Они углубились в лабиринт узких улочек. По пути им встретились несколько женщин в кимоно и группка подростков с выкрашенными в «цвет чая» волосами. Они миновали два или три храма, стоящих в окружении сосен и осин. Город здесь словно затаил дыхание: никаких машин, никакой толпы пешеходов, никакого шума. Деревянные дома с коричневыми или зелеными стенами. Этот район по-прежнему жил в период Эдо и любому туристу из Западной Европы представлялся потерянным раем. Во всяком случае, именно такое чувство испытывал Пассан, молча следуя за своим провожатым. Ему даже показалось, что они в Ёсиваре — бывшем веселом квартале. На миг мелькнуло ощущение, что его несут в паланкине, — очевидно, от того, что немного закружилась голова.

Они прошли под плотным сплетением проводов, напоминавшим просеку в лесу, и скользнули в совсем уже темный переулок, застроенный двухэтажными домишками. Уличные фонари исчезли, вместо них появились бумажные фонарики. На дверях, как всегда летом, висели колокольчики — «для прохлады». Их перезвон под назойливым дождем напоминал саркастический смех.

Переулок вывел их на маленькую площадь, обрамленную храмовыми зданиями. Здесь же расположились передвижные торговцы, предлагавшие вперемешку буддистские талисманы, курятину на вертеле, синтоистские амулеты и электронные гаджеты. В центре, под навесом, тлели ароматические палочки. Прохожие передвигались в клубах густого дыма, окружавшего головы и шеи и застывшего в их глазах. Рядом другие обливались водой из каменной чаши; третьи, стоя в дверях святилища, звонили в тяжелый бронзовый колокол и шумно хлопали в ладоши, призывая духов. Токио by night.[34]

— Пришли.

Сигэру уже стучался в традиционный японский дом, фасад которого представлял собой седзи — раздвижную дверь из квадратиков рисовой бумаги.

— Уэда Такэси уже не очень молод… — с извиняющейся улыбкой проговорил японец, обернувшись через плечо.

В тот же миг на пороге возник низенький старичок в грубом свитере и полотняных брюках. Засмеявшись, он пригласил их в переднюю, разделенную тонкими деревянными перегородками. Он уже не смеялся, а хохотал, издавая горлом протяжные звуки, хлопал себя по ляжкам и тряс головой.

— Садовник, — вполголоса объяснил Сигэру.

Пока они разувались, появился еще один персонаж — пожилая смуглокожая женщина с непроницаемым выражением лица, росточком еще меньше мужчины. На ней было светлое кимоно с богатой отделкой и кроваво-красного цвета оби. Оливье почувствовал укол в сердце: он никогда не видел Наоко в подобной одежде.

Старушка приблизилась к Сигэру. Она говорила монотонным хрипловатым голосом и, казалось, с трудом передвигалась в своем тяжелом кимоно. Пассану вдруг вспомнилось выражение, смысла которого он никогда не понимал: «рисовый артрит».

— Учитель Уэда сейчас нас примет, — сказал Сигэру, слегка растерявшийся от многочисленности комитета по приему.

Они прошли следом за женщиной. Скользнули в стороны перегородки, открылся узкий коридор, по бокам которого снова тянулись расчерченные на квадраты перегородки. В помещении стояла жара и не наблюдалось никаких признаков кондиционера. Их попросили подождать в комнате, пол которой покрывали татами. Здесь же лежало несколько подушек. Пассан попытался сесть в позе сейдза — на коленях, опершись ягодицами о пятки, а ладонями — о верхнюю часть бедер. Сигэру, не мудрствуя лукаво, сел по-турецки, прислонившись спиной к стене.