Оставалось непонятным, как Наоко удавалось симулировать беременность. Фифи так и не смог найти сведений о препаратах, с помощью которых можно сфальсифицировать анализы. Про какие-либо лекарства, от которых увеличивается живот, он тоже ничего не узнал. Но в конце концов, это уже было не важно. Наоко сумела обвести мужа-полицейского вокруг пальца и даже предъявила положительный тест на беременность.

Самолет вырулил на взлетную полосу, взревели двигатели. Из динамиков доносился слишком громкий, но все равно плохо различимый голос, проводивший инструктаж по безопасности полета. Пассан захлопнул папку. Он сейчас должен быть вне себя от ярости, но вместо этого ощущал бесконечную усталость. Лихорадочное возбуждение сменилось отупением.

Он огляделся. Самолет был битком набит японцами. Вот и хорошо. Их природная вежливость избавит его от любопытных взглядов — никто не станет коситься на физиономию, похожую на подгоревший тост. Хотя бы во время полета он попробует почувствовать себя нормальным человеком. Да и в Токио, скорее всего, будет так же.

При мысли об ожогах вернулась боль. Кожа на лице трескалась, как кожура ошпаренного каштана. Он дождался, пока погаснет световое табло, и отправился в туалет с тюбиком биафина. И проглотил сразу две таблетки от Фифи — лучше сразу уснуть, чем еще двенадцать часов пережевывать одни и те же предположения.

Вернувшись на свое место, он закрыл глаза, решив в последний раз мысленно перебрать возможные версии случившегося. Но откуда-то из глубин памяти вдруг нахлынули воспоминания — как ни поразительно, самые счастливые. О тех беззаботных минутах, когда они с Наоко ощущали себя единым целым. И каждый раз всплывала одна и та же необъяснимая, непостижимая деталь, острой иглой коловшая сознание.

Смех Наоко.

У его японской жены была такая особенность — она не позволяла себе громко смеяться. Самая искренняя радость проявлялась у нее лишь легким подергиванием губ, намеком на улыбку. А если ей и случалось коротко рассмеяться, она спешила прикрыть рот рукой. И все-таки иногда, хоть и очень редко, она хохотала по-настоящему, рассыпая искры веселья, издавая горлом чувственные воркующие звуки и открывая превосходные зубы. Эти приступы смеха выглядели тем удивительнее, что возникали по самым неожиданным поводам. Однажды, например, из-за того, что в бассейне, куда она нырнула, оказалась слишком холодная вода. В другой раз на нее накатило, когда они с Пассаном сидели в баре в квартале Сибуя и слушали караоке. И еще раз, когда Пассана чуть не покусала собака, только что купленная ее родителями. В эти минуты ее лицо теряло свою фарфоровую непроницаемость и словно разбивалось на тысячи осколков. Крохотные частицы счастья разлетались вокруг, как бывает, если подуешь на пудреницу. Подумав о пудре, Пассан вспомнил о гимнастах, которые, перед тем как бросить вызов земному притяжению, натирают руки толченым мелом. Так и Наоко: она ускользала куда-то, поднимаясь облачком талька. И тогда Пассан ахал про себя, поражаясь невероятной чистоте ее души.

Да уж, хорош сыщик…