— Вождя?

Ректор вздохнул, оглядел кабинет и обнаружил стакан чая.

— Да-да… — Он потянулся и сладко хлебнул чайку.

— А какого вождя вы имеете в виду? — попытался поддержать беседу Кантарович.

Рунге досадливо покачал головой:

— Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…

Академик опасливо оглянулся.

— Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…

На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.

— Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… — сказал он главное, — явно перегнул…

Алек закивал головой:

— Вы совершенно правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас — полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова…

При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.

— Что там еще? — поморщился он. — Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?

Алек закивал и принялся объяснять:

— Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже — подтвердить, — тут же поправился Алек.

Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…

— Так, — сурово прокашлялся он, — и что же вы хотели подтвердить?

— Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, — пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.

— А что сказал ученый совет? — поправил очки Рунге. — Напомните.

— Ученый совет, прошедший… — Алек открыл папку и сверил дату, — две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.

Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.

— Что это значит?! Это как понимать?! — ткнул он пальцем в красные линии и кресты: художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.

— Как видите, — Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. — Такое вот отношение к делу…

Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.

— Кто это сделал?!

Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.

— Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.