«Ну, ничего, придет время, и ты заплачешь… — бубнил он под нос, — кровавыми слезами. Дай только срок. Вашей конторе вообще день-два существовать. Всех вас изведем под корень. Вон как в Эстонии и Литве. Ответите за все, кровопийцы…»

Однако, погуляв, как было сказано, полчаса, Кантарович снова был в кабинете Черкасова. От того приятно пахло коньяком и лимоном. Настроение заместителя ректора по режиму заметно улучшилось, а в стальном взгляде бесцветных глаз заиграли искорки сознания. Алек, уже перебравший все мыслимые способы расправы над ненавистным чекистом и остановившийся на проклятье, вытащил и аккуратно поставил на стол очередные пол-литра «Хеннесси».

Черкасов криво усмехнулся, ловко подхватил бутылку за горлышко и вдруг подбросил ее высоко-высоко, под самый потолок. Алек вжался в стену и зажмурился. Однако ничего не произошло. Черкасов подхватил вращающуюся бутылку на лету и, продолжая траекторию полета, сунул ее в стол и захлопнул дверку.

— Чего прищурился? Садись.

Он явно смягчился с момента их расставания и явно не от съеденного лимона.

— С-с-с-спасибо, — голос Алека предательски дрожал.

Он присел в потрескавшееся кресло у стола, а Черкасов повернул и подтолкнул к нему папку из дешевого картона…

— Держи свой план.

Алек, затаив дыхание, открыл папку, и его затрясло от негодования.

— Но здесь же половина вычеркнута…

Почти половина тем и названий была размашисто перечеркнута красным карандашом с какими-то пометками. От плана издательства оставался куцый огрызок из никчемных устаревших учебников.

— Где ж — половина? Ты что, ослеп, Кантарович? — размашисто провел рукой над папкой зам по режиму. — Гляди, сплошной полет ученой мысли! Печатай на здоровье!

Алек шумно глотнул, а Черкасов развалился в кресле. Ему определенно нравилось демонстрировать свою власть, и сейчас он просто показывал, кто в институте решает, какие учебники печатать, а какие — нет.

— Вы, Борис Васильевич… вы, — Алек перебрал все подходившие к случаю слова, и не матерным было только одно, — вы — ретроград!

Черкасов подался вперед, упер здоровенные кулаки в стол.

— Кто-о-о-о? Я тебе покажу реет-ро-град! Ты у меня вообще вылетишь из института. Коммерсант, твою мать! Где ты был со своей коммерцией, когда я кровь проливал?! А?

Алек, уже понявший, что дальше будет лишь хуже, постарался смягчить свой выпад. Он улыбнулся жалкой, насколько смог, улыбкой и заставил себя посмотреть в налившиеся кровью глаза чекиста.

— Простите, Борис Васильевич. Вырвалось. Я не хотел вас обидеть. Но и вы меня поймите.

Наступила пауза, долгая, затяжная, и наконец Черкасов с презрением покачал головой и плюнул под стол — в корзину для бумаг.

— Тьфу ты, тля! Вот хотел хоть раз намылить тебе шею. Нет же! Снова ты выскользнул! Ух, Кантарович, поганое семя! Скользкий ты, как жаба во время случки.

Алек стоял перед ним, стиснув зубы. Он не мог допустить, чтобы столь тщательно подготовленный план издательства был сорван прихотью этого мужлана, однако возражать ему сейчас было бы неумно.

— Ладно, не гоношись, Алек Моисеевич, — то ли примирительно, то ли равнодушно махнул рукой Черкасов.