– Бог ты мой, Денис, что вы такой кислый? – завопила Пегги, бросаясь Реброву на шею. – Все закончено! Какое счастье, что я больше не увижу этих рож, не услышу их постные голоса, уверяющие, что они ничего не знали! Нет, теперь меня долго не заманишь в Германию!
– Пегги, детка, – прервал ее Крафт, пожимая Реброву руку, – ты же хотела сообщить нашему русскому другу что-то очень важное?
– Важное? Не помню… Эта чертова казнь отшибла мне мозги!
– Ну, давай, Пегги! Очнись! Вспомни – Париж…
– Господи, какая я балда! – Пегги довольно звонко хлопнула себя по лбу. – Денис, ведь я была в Париже, делала интервью с Марлен Дитрих, было это в понедельник, и встретила… Ирину.
Ребров почувствовал, что на месте сердца у него вдруг образовалась огромная пустота.
– Да-да, нашу милую княжну… Я сказала ей, что, возможно, увижу вас, и спросила, не надо ли что передать?
Она сказала: только два слова. Чистый понедельник. Да-да, именно – чистый понедельник… Не знаю, что это значит! Говорят, для русских в этом скрыт какой-то особый смысл?
– Пегги, тебе этого не понять, – снисходительно сказал Крафт. – Чистый понедельник – это первый день Великого поста в православии. В этот день верующие стараются бороться с греховными страстями. Очищают себя.
– Господи, Алекс, а ты откуда это знаешь?
– Я несколько лет жил рядом с русской семьей – они мне все объяснили.
– Но это еще не все! Здесь работал переводчиком барон Розен. Помните такого? Павел Розен? Во французской делегации? Так вот он… повесился!
Пегги удивленно пожала плечами.
– Да-да, повесился. Мне сказали, от угрызений совести… Он совершил какой-то ужасный поступок и с ним его русские друзья перестали разговаривать. Ох уж эти русские! Повеситься после войны, когда все веселятся и танцуют…
Ребров, у которого теперь было одно желание – остаться одному, встал.
– Мне пора, друзья. Жаль, если мы больше не увидимся.
Пегги, умница Пегги, только обняла его. Потом Ребров пожал руку и отправился прочь. Надо было скорее выбраться из этого сумрачного здания, где навсегда сломалась его жизнь.
Денис шел по пустому плохо освещенному коридору, и вдруг откуда-то появился человек, шагающий ему навстречу. Он сразу узнал его – это был тот самый молодой помощник немецкого адвоката слишком похожий на истинного арийца с фашистского плаката.
Они неотвратимо сближались, глядя прямо в глаза друг другу. И было очевидно, что это взгляды врагов, непримиримых, беспощадных. Врагов навсегда.
Знаменитый немецкий философ, психолог и психиатр Карл Ясперс призывал немцев к «обвинению изнутри». Но его призывы не желали слышать.
Пока готовился и шел Нюрнбергский процесс, дискуссии о нацизме и проблеме вины продолжались, но после его окончания в условиях разгоравшейся холодной войны и раскола Германии, эти дискуссии фактически прекратились. Немцы не хотели вспоминать о недавнем прошлом и отвечать на «проклятые вопросы»:
Была ли нацистская диктатура продуктом германской истории или же воплощением абсолютного разрыва связей с традициями прошлого, неким «особым» путем развития?