– Что она может быть вполне себе вредной.

– Вряд ли она всегда ходит с молотком и колотит все подряд, Джон.

– Нет, конечно, – сказал я, – просто Лиз здорово мучается с ней.

– Не удивляюсь, – ответила Кэт.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, посмотри, как она живет, – сказала Кэт. – Ведь ее жизнь не назовешь безмятежной, правда?

И она наверняка чувствует себя одинокой. Лиз и Джефф никогда не хотели еще детей?

Намерение обзавестись кучей детей, чтобы у Грейс были на ферме братья и сестры, имелось. Но после рождения Грейс Лиз уже не могла вынашивать ребенка дольше чем три месяца, за исключением одного раза, когда у нее родился мальчик с половиной сердца. Он прожил ровно столько же, сколько живет муха-однодневка.

Грейс тогда было всего восемнадцать месяцев, так что они, конечно, ничего ей не сказали. Не нужно было ей об этом знать. В результате она росла с убеждением, что ее родители намеренно оставили ее одну, без товарищей, чтобы она не могла сговориться с братьями или сестрами, пусть даже в шутку.

– Думаю, они пытались, – сказал я, и Кэт кивнула, опустив глаза на живот.

– Не хочу, чтобы он был единственным ребенком, – заявила она, поглаживая платье рукой.

– Кэт, – сказал я, – я думал, мы с тобой договорились об этом.

– О чем?

– О том, чтобы не говорить «он». Мы пока не знаем этого.

– Он уже есть, Джон, – возразила она. – Я не думала, что ты такой суеверный.

– Я просто не хочу, чтобы ты расстраивалась, если будет не так, как тебе хотелось бы, – ответил я.

– Ты хочешь сказать, если будет девочка? – уточнила она.

– Ты знаешь, что я имею в виду, Кэт.

– Не надо говорить такие вещи, – сказала она.

– Ну, и кто у нас суеверный?

– Ему предназначено родиться, – сказала Кэт, взяв меня за руку и прижимая ее к животу. – Мы заслуживаем его, Джон.

Она поцеловала меня и попросила отвести ее в спальню.

Лестница в углу кухни вела наверх. Ступеньки были крутыми и узкими, на лестничной площадке ярко горела лампочка.

Комната Отца выходила во двор, а Старик из своего окна видел примыкающее к ферме поле и уходящую вдаль дорогу. Его комната была открыта и дверь подперта, чтобы проветрить помещение. Я видел, что отец уже разобрал постель и вытащил матрац. Он, скорее всего, бросил его за амбар, туда, где валяются старые шины. С глаз долой – из сердца вон. Такое расточительство, конечно, дается ему с трудом, но держать в доме постель мертвого было делом крайне неоднозначным.

В конце-то концов, все, что принадлежало Старику, придется когда-нибудь разобрать, все вещи рассортировать и определить без всяких сантиментов, что пригодно, а что – хлам. Упаковать целую жизнь – процесс долгий, он состоит из множества отдельных фрагментов. Вещи переживают человека, и, уходя, каждый передает потомству целый музей разрозненных предметов. Так, наверно, было, когда умерла мама (куда делся исландский свитер? а панама?), просто я этого не помню.

– Тебе будет не хватать его? – спросила Кэт, положив голову мне на плечо.

Она знала, как все происходило между нами, хотя не понимала, почему он так отстранился от меня.

Но я объяснял ей, что в представлении Старика, если ты повернулся спиной к Эндландс, то лучше так и оставайся. Он не то чтобы отрекся от меня – так, возможно, было бы даже легче, – но просто стал равнодушен к моей жизни. Он больше не называл меня Джонни-паренек, с тех пор как я почти десять лет тому назад уехал учиться в университете. Когда я звонил и он брал трубку, он сразу звал Отца, а когда я приезжал на ферму помочь, он обращался со мной как с новичком. Я мешал ему и раздражал его.