– Мамочка не хочет, чтобы я ехала на ферму, – заявила она.

– Почему? – спросил я.

– А ты как думаешь? – сказал она, опуская взгляд на живот.

– Неужели потому, что ты беременна? – догадался я.

– Ну смех же, согласись, – возмущалась Кэт. – Господи, что, по ее мнению, может случиться?

– Она просто беспокоится о тебе, – предположил я. – Первый внук и все такое.

– Не защищай ее, Джон, – сказала Кэт. – Она вообще на карантин бы меня посадила до самых родов, будь ее воля.

– Да ладно тебе, – возразил я. – Не такая уж она плохая.

– Я вовсе не преувеличиваю, – сказала Кэт, растирая досуха грудь. – Я волнуюсь за нее, что она все время такой шум поднимает. А вдруг у нее какое-нибудь душевное расстройство? Я серьезно.

Судя по всему, Барбара представляла себе дом Отца окутанным ядовитыми испарениями, и если Кэт их вдохнет, то этого хватит, чтобы зародыш растворился, как посыпанный солью слизняк. Думаю, такое впечатление у нее сложилось после того, как она посидела рядом с Отцом на свадебном обеде. Она не заметила, что я наблюдал за ней, но всякий раз, когда Отец отвечал на ее вопросы о ферме, взгляд ее падал на его руки. Их картофельный цвет очень интересовал ее, как и тот факт, что он без каких-либо стеснений брал еду руками. Но они были абсолютно чистыми. Навоз-то давно пропитал кожу насквозь.

Мушкет тыкался носом в руки Кэт, Муха лаяла и вертелась на месте, возбужденная чужим запахом.

– А ну, иди отсюда, – сказала Кэт, отталкивая ее коленом, – давай-давай.

Отец высунул голову из окна и прикрикнул на обеих собак, чтобы отправлялись в свою конуру. Кэт отступила назад, я толкнул ворота, и со скрипом и скрежетом они начали открываться, пока не уперлись в старый фордовский трактор Старика, теперь уже, по сути, груду ржавого железа, а не машину.

Если присмотреться, все здесь подвергалось разрушительному натиску природы. С водосточных желобов свисала пышная растительность. Одна из водосточных труб разорвала державшую ее проволоку и завалилась. Пристройка, которую Отец со Стариком соорудили как-то летом, сгнила до полной непригодности. И то же самое происходило у Дайеров и Бисли. Жизнь на ферме – это непрерывный процесс починки и поддержания в исправном состоянии всего, что есть. Невозможно закончить ремонт. Ничего нельзя обустроить до конца. Ничего. Люди здесь умирали в процессе устранения очередной неисправности. Изнурительный труд и борьба с разрушительной силой природы передавались по наследству.

Кэт смотрела, как Отец въезжает в открытые ворота и ставит машину у дома. Он выключил двигатель, и теперь до слуха доносилось только журчание воды, птичьи трели, свист ветра да шум дождя. Я закрыл ворота, и мы направились во двор. Ливень еще больше усилился, так что уже не видно было ни долины, через которую мы только что проехали, ни окружающих ее гор. Между булыжниками текли коричневые струи воды вперемешку с глиной и соломой. Вода капала с подоконников, выливалась из водосточных труб, переполняла канализационные стоки, а над землей висела вонявшая навозом морось. Дальше, за фермой, среди холмов ущелье, оправдывая свое название Сливное, обрушивало в реку за домом потоки воды.