– Слышишь, какие большие здесь деревья, Адам? Слышишь, как отличается шум их листьев от других деревьев?

Но он не слушает ни меня, ни шум листьев. Он прислушивается к журчанию водопада.

Берег реки теперь выглядит круче, чем раньше, а голая земля с обнажившимися корнями деревьев теперь заросла диким чесноком и заячьей капустой.

– Обними меня за шею, Адам, – говорю я, присев на корточки перед ним. – Я тебя понесу. Здесь слишком круто, ты сам не спустишься.

– Если здесь круто, ты упадешь, – возражает он.

– Я не упаду, – говорю я, хотя знаю, что под листьями ожидают момента, чтобы схватить меня за ноги, остатки деревьев, срубленных нами много лет назад утром в День Дьявола. Эти крупные сучья все еще не перегнили, а пни поросли мхом.

Адам повисает на мне всем своим детским весом. Подбородок он положил мне на плечо, а ногами обвил меня за пояс. Его волосы и дыхание пахли томатным супом, которым Кэт кормила его в обед.

И я думаю: он настоящий, живой.

И еще: он – мой сын.

И далее: сухой факт состоит в том, что наступит час, когда мы с Кэт уйдем. Останутся только Адам и его сестра. Нельзя, чтобы он боялся здешних мест. Нельзя, чтобы долина была ему незнакома.

Мы огибаем склон и идем какое-то время вдоль реки вниз по течению, пока листва ив над нами не становится совсем густой и в ее тени сорняков уже совсем не видно.

Я поднимаю его, переношу над отмелью и ставлю на длинный плоский камень, нависающий над водопадом.

– Чувствуешь, что у тебя под ногами? – спрашиваю я.

Он кивает и плотнее вцепляется мне в руку.

Здесь, если мы хотим услышать друг друга, нужно говорить громко. Водяная пыль оседает на его волосах и лице, попадает в глаза, и он смаргивает ее.

– Я раньше часто нырял здесь, – говорю я. – Когда был в твоем возрасте. Я приходил сюда летом и играл в воде. Я воображал себя выдрой.

Но на его лице не появляется даже подобия улыбки. Мысль о том, что его отец когда-то был мальчиком и любил представлять себя кем-то, не производит на него никакого впечатления.

– А кем бы ты хотел быть? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает он.

– Ты мог бы быть лягушкой, – говорю я. – И тогда ты тоже мог бы прыгнуть в воду.

– Нет, – отвечает он. – Я не могу.

– Я не дам тебе утонуть, – говорю я. – Ведь я же не могу вернуться на ферму без тебя, правда?

– Пожалуйста, я не хочу, – говорит он.

– Тебе не будет больно, – настойчиво продолжаю я. – Здесь нет камней, о которые ты мог бы ушибиться. Сейчас я брошу камень в воду, – говорю я, – и ты услышишь плеск. Слушай.

Я бросаю камень, и Адам слышит плеск. Я знаю, что он слышит, но он утверждает, что нет.

– Я сейчас войду в воду, – говорю я, – и буду ждать, когда ты прыгнешь, а я тебя поймаю. Как тебе?

– А мы не можем пойти сейчас домой? – говорит он. – Я хочу домой.

– Все здесь – твой дом, – отвечаю я.

– Ну, то есть в дом, – говорит он. – Я хочу сейчас вернуться в дом.

– Ты же слышал плеск, когда камень шлепнулся в воду, – говорю я. – Ты не ушибешься. Я не позволю. Ведь я же живой, правда?

Секундное колебание – и он кивает.

– Подними руки, – говорю я и через голову стаскиваю с него майку.