– Стало быть, все фронтовики в едином порыве осудили? – огорчился Распутин.

– Что вы, конечно нет! Дело иногда доходило до дуэлей! Но распоряжение «осудить» пришло с такого верха, – Булгаков перевёл взгляд на потолок, – а штабисты, проводившие собрания, оказались настолько настойчивы, что голоса поддержавших операцию потонули в сонме возгласов «распни его». В результате все офицеры пунинского отряда подали в отставку, и если бы не генерал Вандам…

– … тоже оказавшийся в отставке…

– Да, за отказ принести извинения фон Кирбаху и за публичное оскорбление, нанесенное союзникам в лице майора британской армии… Всё время забываю его фамилию…

– Торнхилл?

– Он самый!

– Майор тоже осуждал неправильные методы ведения войны?

– Наоборот – попытался предложить своё покровительство. Как он сказал, «несправедливо обиженным самодержавием у нас есть что предложить». Намекал на сотрудничество с ним ради изменения ситуации… Вот генерал и не выдержал…

– Понятно. Значит во врагах у нас еще и англичане.

– Совсем нет. Их эмиссар еще раз появлялся здесь совсем недавно. На этот раз шпак статский. Вежливый, учтивый до приторности, рассыпался в комплиментах. А до него наведывались французы. Тоже сочувствуют. Сулят помощь, но предлагают подписать какие-то бумаги…

– А как звали посетителей, не запомнили?

– Британцев даже не видел. А с французами общался. Самый шустрый из них – с немецкой фамилией – капитан Дальберг..

– Как тесен мир…

– Знакомы?

– Не лично, но очень детально… Что хмыкаете, Михаил Афанасьевич?

– Да вот, осматривая ваши раны, убеждаюсь, что вы – человек необычный не только духом, но и телом… Ума не приложу, почему они так медленно заживают. Чистые, не воспалённые… С рукой вам просто повезло. Кожу, как бритвой срезало и ушиб, само собой, а сухожилия целы. Беспокоит?

– На удивление – нет. Уже знаю, что болезненные ощущения пройдут в течении трех дней, а заживление…

– Вот и я о том же… Ну хорошо, будем наблюдать. Я – за вами, а вы – за всем остальным. Очень ждали вас, Григорий Ефимович, очень… Каких только сплетен не наслушались, каких только историй не напридумывали, когда узнали, что вы – тот самый Распутин…

– Надеюсь, в этих историях я был не слишком отрицательным, – хитро подмигнул Григорий.

– Наоборот! После ваших подвигов под Митавой нашлись те, кто видел вас и под Гумбиненом, и под Перемышлем, и даже на Кавказском фронте.

– Какая богатая география!

– Так у нас тут, почитай, две сотни штыков и сабель собралось. Со всех фронтов. После эвакуации прибыло лишь два десятка. Офицеров-пунинцев Вандам собрал, а за ними остальной народ подтянулся – казачки пунинские прибились, сочувствующие из других полков, кто не согласился с такой несправедливостью… Все приехали здоровье поправить, а на самом деле – поддержать друг к другу. Дачи генеральской давно уже не хватает. Размещаются кто как может. Все жаждут дела, ждут чего-то… Чувствуют, что кипит всё вокруг, дрожит земля под ногами, как вулкан просыпается, а что делать – не понимают. Может вы подскажете?

– Две сотни, говорите?

– Да, и все ребята лихие, понюхавшие пороху… Хотел бы пригласить вас, Григорий Ефимович, прогуляться по чудному городу Сестрорецку. Аппетит нагуляем и заодно с народом поговорим. Тут недалеко – ни замёрзнуть, ни утомиться не успеете.