– Виноват, ваше благородие! – отдал честь городовой. – А только будьте добры не нарушать тишину – не полагается по закону!

Городовой 1-го разряда Василий Кулешов из своих прожитых сорока семи лет двадцать отстоял на посту, поэтому знал назубок: «На обязанность полиции возлагается смотреть, чтобы по улицам и переулкам пьяных не было, и чтобы те, которые по улицам и переулкам кричат и песни поют, ночью в неуказанные часы ходят и в пьяном виде шатаются, были забираемы и отсылаемы под стражу». Каких бы благородных кровей ни был ночной гуляка, а нарушать «общественную тишину» никому не позволено. На то она и ночь, чтобы люди отдыхали без помех. По летнему времени окна у всех открыты, поэтому любой шум может нарушить покой обывателей.

Однако вежливость постового привела к обратному результату. Офицеры, почувствовав себя окончательно оскорбленными, соскочили с пролетки и накинулись на городового с кулаками. Позже, на суде, свидетели утверждали, что от зуботычин Кулешов неоднократно падал на землю, но каждый раз поднимался и, прикладывая руку к козырьку фуражки, неизменно повторял: «Драться не полагается».

Дворники и ночные сторожа свидетельствовали, что офицеры, окончательно войдя в раж, выхватили сабли, и корнет Марченко заправски рубанул городового, даже не пытавшегося защититься или уклониться от удара. Кулешов упал, истекая кровью. Ему пытались оказать медицинскую помощь, но по дороге в больницу он скончался…

Военный суд признал обоих офицеров виновными в буйстве. Корнету Марченко при «увеличивающих вину обстоятельствах» определили четыре месяца ареста с последующими ограничениями прав по службе. Подпоручика князя Вачнадзе приговорили к двум месяцам пребывания на гауптвахте. Гражданский иск вдовы о выплате содержания на пятерых детей, оставшихся сиротами, был отклонен.[75]

С тех пор Гордей относился ко всем офицерам с тайной, устойчивой антипатией, оттого и не поверил предупреждению одного из них. И вот как случилось…

– Эвона как мы их! – раздался торжествующий голос с улицы, и в доме отчетливо запахло керосином.

«Палить собираются, ироды! – мелькнуло в голове Гордея. – Это ж они, стервецы, весь дом сожгут вместе с постояльцами!» Вскочив на ноги, он резким движением отбросил засов и, взведя револьвер, шагнул в городскую предрассветную темноту.

Невысокий, ладно сложенный интеллигентный господин в шикарной бобровой шубе с широкими отворотами и шапке-татарке, подбитой овчиной, ни дать, ни взять – купец первой гильдии, брезгливо переступил лежащее посередине проезда тело и быстрым шагом подошёл к здоровяку в малахае, орудующему у костра неправильной продолговатой формы. Морщась от настырного запаха палёного мяса, с силой ткнул его в спину, чуть не отправив в огонь, и спросил, задыхаясь от гнева:

– Извольте ответствовать, что за аутодафе вы тут устроили? Почему так долго возитесь?

– Дык ён почал по нам из револьверта палить, вот робята и озлобились, – огрызнулся здоровяк, мотнув головой в сторону костра, где в сизых сполохах угадывалось человеческое тело.

– Тупицы! – прошипел «купец», - мясники! У нас еще больше пятнадцати адресов, а они тут святую инквизицию изображают… Доложить о потерях!