Это уж явный перебор, так она чего угодно может наплести!

– Панкрат! – завопил в голос Евдоким.

На его оклик тотчас явился старший приказчик: дядька лет пятидесяти, невероятно хмурого вида. Сконфуженно глянув на раздетую даму, предусмотрительно натянувшую на плечи одеяло, спросил:

– Чего изволите, Евдоким Филиппович?

– Говорил я вчерась вечером, что на Маланье женюсь? – поинтересовался Евдоким.

– А то как же! – охотно подхватил приказчик. – На всю улицу орали! Говорили, что души в ней не чаете, что жить без нее не можете. Что теперь она хозяйкой в доме будет. А еще велели, чтобы я кланялся Маланье в пояс.

– Неужто велел кланяться? – подивился услышанному Евдоким.

– Как и положено к хозяевам, – пробубнил приказчик. – Большим поклоном.

– А ты чего?

– Покланялся, коли велено.

– Ты меня это… Панкрат… Не обессудь… Видно, я того… шибко пьян был, если сподобился на такое.

– Понимаю я, Евдоким Филиппович… – отмахнулся приказчик. – Батюшка ваш покойный тоже немало чудил, но отходчив был. Вот, видно, вы в него.

– Ладно, ступай, Панкрат.

Поклонившись, приказчик удалился.

– Ну, чего растопырилась? – недовольно пробубнил Евдоким, отстраняясь. – Поднимайся давай!

– А это еще зачем? – вцепилась барышня в одеяло. – Ты же слышал, чего Панкрат сказал? Теперь я твоя барышня.

– Барышня, барышня… – невесело пробубнил Евдоким. – Вот только в чем ты в церковь пойдешь? А у меня кроме забытых панталон… какой-то мамзельки… более ничего не сыщешь!

– Ежели так, – приободрилась Маланья, сбрасывая одеяло, – тогда я на толкучке подберу что надобно. Там можно хорошие вещи отыскать, и неважно, что надеваны.

Теперь уже неприкрытая Маланья напоминала Евдокиму обнаженную девку с картины Рубенса. Обвисшие телеса отбивали всякое желание к дальнейшему совокуплению. Так и хотелось сказать «бр-рр» и потрясти головой от омерзения. Оставалось только гадать, какая нелегкая запихнула их в одну кровать.

– Я за отцом Никодимом, – пообещал Евдоким Филиппович. – А ты платье-то надень, что давеча я на тебе в буфете видел.

– Это какое же? – приободрилась Маланья.

– То, из-под которого груди выпирают, – подсказал Евдоким.

– А как же в нем в церковь-то? – засомневалась барышня, натягивая на пухлые ноги чулки. – Дьякон браниться будет.

– Не страшно, – отмахнулся Евдоким. – Мы груди того… платочком прикроем.

– Ну, ежели только так, – просветлела Маланья.

Лицо, раздобревшее от вечерних возлияний, заплывшие глаза, сделавшиеся вовсе поросячьими, взирали пристально и крайне недоверчиво.

– А потом и свадьбу? – уточнила Маланья.

– А то как же! – с воодушевлением ответил Евдоким. – Все как у людей будет. Я и кольца куплю.

– В ювелирной лавке Рабиновича?

– У него самого! Как-никак лучшая лавка в городе. А потом, у него и с бриллиантиками имеются.

Широкая блузка с клиньями прикрыла расплывающиеся телеса, а груди свешивались к подушкам огромными спелыми плодами.

– Бриллиантики – это хорошо. Дай я тебя расцелую!

Закрыв глаза, Евдоким мужественно перенес крепкий поцелуй, дав себе твердое слово, что на сегодняшний день это последнее испытание. Большего он просто не выдержит!