— Как… ногу?

— Да очень просто — пилой! Точнее, ножовкой для металла! И знаешь, Олег, после того подвала мне уже не хочется никого разоблачать…

Обескураженный, Комов уходит.

По внутреннему телефону звонит Светлана.

— Иван Сергеевич, тут к вам девушка.

— Пусть заходит.

Дверь открывается, на пороге стоит Вероника Подтыко по прозвищу Виагра.

— Здравствуй, Ваня! — радостно восклицает она. — Я так соскучилась!

Черепахин застывает, как будто увидел привидение. Это было явление из той далекой жизни, которая осталась в прошлом.

— Что вам угодно, гражданка? — ледяным тоном спрашивает он.

— Степана убили! — в голос завыла девушка. — Теперь у меня ни денег, ни квартиры, ни тебя…

— Ты что, совсем дура? — изумился Черепахин. — Твой бандит хотел убить меня, я чудом уцелел, теперь убили его, и ты мне жалуешься?! Тебе к психиатру надо!

— Ну, сними меня в кино, Ванечка, ну что тебе стоит! Ты же обещал!

— Мы порнофильмов не снимаем. Поезжай в баню, что на шахте «Глубокая». Там друзья твоего Степана тебе найдут работу. И пенсию выпишут.

— Это к Семиногу, что ли? — Вероника деловито вытерла слезы. — В гробу я видала его работу…

— Тогда на биржу труда, гражданка Подтыко. Там много вакансий: уборщицы, посудомойки…

Светлана с трудом вывела плачущую и упирающуюся Виагру из кабинета начальника. Одна стена в нем завешана газетами со знаменитой статьей про деда Миколу. Она перепечатывалась столько раз, что было трудно предположить, сколько читателей ее прочли.

Дед Микола бесшумно шел по глухой тропинке Черного леса. В куртке цвета хаки, галифе, блестящих сапогах и вермахтовской фуражке он выглядел строго и даже угрожающе. Серый бежал впереди, но не так, как обычно — бесцельно и беззаботно, а опустив огромную голову и настороженно рыская по обрывкам следов из стороны в сторону. Вот он остановился, поскреб лапой, и подошедший хозяин вытащил из листвы плохо затоптанный окурок. Впереди открылась поляна с пожухлой травой. Здесь они нашли еще один окурок и комочек пережеванной жвачки.

Бывший проводник боевой пятерки ОУН выругался сквозь зубы. И топнул ногой:

— Бисовы дети! Ховаться не можете! Вылазьте!

Замаскированная крышка бункера открылась, из нее вылез здоровенный бритоголовый парень в черном комбинезоне и высоких шнурованных ботинках. Следом появился второй, такой же. Потом на поляне показался третий, четвертый, пятый… Вскоре на поляне выстроились пятнадцать молодых людей, похожих, как близнецы: одинаковая форма, одинаковые манеры, одинаковое выражение лиц.

— Равняйсь! Смирно! — рявкнул старший. На руке у него красовалась белая повязка со свастикой.

— Гляди, Михайло. Во! — Проховыч вытянул руку. На ладони лежали окурки и жвачка.

— Чьи?! — Михайло по-волчьи прошел вдоль строя, пристально вглядываясь в физиономии соратников.

Мордатый, с небритыми щеками, отвел взгляд. И тут же сильный удар в челюсть сбил его с ног. Серый зарычал.

— Еще кто нарушил маскировку?

— Я!

— И я…

Из строя с кислыми гримасами шагнули еще двое. Каждый получил удар в солнечное сплетение и согнулся в три погибели.

— За признание меньше наказания, — пояснил Михайло, хотя можно было поспорить — что лучше: получить в морду или под дых… — А в боевой обстановке всем бы пришли кранты! Одна граната в бункер — и все!