В иные дни, говорит он мне, он думает о французском доме практически постоянно: представляет себе, в какие цвета можно покрасить стены своей комнаты, что будет, если сделать в ней более широкий дверной проем. Он рисует планы помещений и эскизы интерьеров. Сегодня, во время деловой встречи, он набросал эскиз коридора, ведущего от входной двери в кухню. Спроси я у него, что хранится в кухонной кладовке, он сможет перечислить мне все предметы и даже сказать, что на какой полке стоит. Но чаще всего он размышляет о комнатах, об их пропорциях, о том, как их отремонтировать. Это, конечно, смешно, говорит он, но свой французский домик он знает гораздо лучше, чем дом в Лондоне.

Должно быть, говорит он мне, он таким образом бежит от реального мира. Дом во Франции, наверно, связан с каким-то придуманным еще в детстве воображаемым местом. У него вызывали отвращение пьяные скандалы родителей, истерики матери, ее буйный темперамент.

– Все детство я провел, погрузившись в книгу или в мир своих фантазий, чтобы только не слышать их скандалов. Вы, наверно, скажете, что я пытался скрыться не только от этого шума, но и от своей ненависти к родителям… И это будет правда.

Он говорит мне, что ему очень не по себе, что ему очень стыдно оттого, что он, в отличие от нормальных людей, не может и пары минут просидеть в одиночестве в гостиничном номере.

– Я всего этого не понимаю, – говорит он мне. – Я боюсь, что эти архитектурные фантазии разрушают мое восприятие реальности.

– Может быть, – говорю я, – но настолько же возможно, что ваши архитектурные фантазии, наоборот, помогают вам сохранить восприятие реальности. Вы же не думаете о своем французском доме постоянно. Судя по всему, вы делаете это только в моменты изоляции, вызывающей у вас страх или ярость.

– С вашей стороны весьма великодушно интерпретировать мой рассказ именно таким образом, но я не уверен, что это правильно. Ведь это не объясняет мои непрестанные попытки все перестроить и переделать, или этот странный торг с самим собой – вот это: я отдам все, что у меня есть, если взамен у меня будет… ну, что-то другое.

– Да, – говорю я, – попытки торговаться с собой этим не объясняются. Все эти действия больше напоминают поведение испуганного ребенка.

Я слышу, что он снова приходит в движение, возможно, поднимается на ноги.

Он говорит, что у Джойса есть один рассказ, ему кажется, что это было в «Дублинцах». Он прочитал его в самый первый год университетской учебы и после этого больше к нему никогда не возвращался – больно уж расстроила и обеспокоила его концовка.

В финале рассказа отец (который сильно пил) возвращается домой и видит, что жена ушла в церковь, а в очаге погас огонь, потому что за ним не уследил сын. Теперь отцу придется долго ждать ужина. Маленький мальчик пытается задобрить отца и говорит, что приготовит ему ужин, но тот не успокаивается. Он хватает клюку, засучивает рукава и начинает избивать сына. Бежать маленькому мальчику некуда. Пьяный отец все бьет и бьет уже обливающегося кровью ребенка. Маленький мальчик просит пощады, а потом начинает с ним торговаться: «Не бей меня, папа, а я за тебя помолюсь. Я за тебя помолюсь, папа, если ты перестанешь меня бить».