Кузнец развернулся, но Жакмор удержал его за руку.

— Скажите…

— Чего? — спросил кузнец.

— Не могли бы вы зайти в дом на скале? Один из детей уже пошел.

— Вам срочно?

— Да.

— А сюда он прийти не может?

— Нет.

— Сейчас посмотрю, — сказал кузнец и ушел в кузницу.

Навстречу ему выскочил вооруженный старой метлой подмастерье, который принялся собирать шерсть в одну омерзительную кучу. В кузнице было темно, оранжевое огненное пятно слепило и перекидывало тень с предмета на предмет. Заглянув внутрь, Жакмор различил около огня наковальню и лежащую на железном верстаке расплывчатую, вроде бы человеческую фигуру, от которой свет дверного проема оторвал серый металлический отблеск.

Появился кузнец с записной книжкой в руках. Увидев заглядывающего внутрь Жакмора, он нахмурился.

— Сюда не заходить, — проворчал он. — Здесь кузница, а не ризница.

— Прошу прощения, — прошептал заинтригованный Жакмор.

— Я зайду завтра, — сказал кузнец. — Завтра утром в десять часов. Чтобы все было готово. У меня мало времени.

— Договорились, — кивнул Жакмор. — И спасибо вам.

Мужчина вернулся в кузницу. Подмастерье закончил сбор шерсти и поджег кучу. Чуть не потеряв сознание от чудовищной вони, Жакмор поспешил ретироваться.

На обратном пути он заметил лавку портнихи-галантерейщицы. В окне он увидел старую женщину, сидящую посреди освещенной комнаты. Она дошивала английской гладью бело-зеленое платье. Задумавшись, Жакмор остановился, затем снова пустился в путь. Не доходя до дома он вспомнил, что несколько дней тому назад Клементина надевала точно такое же платье. Полосатое бело-зеленое платье с воротником и манжетами английской глади. Но ведь Клементина никогда в деревне одежду не заказывала? Или заказывала?

Жакмор проснулся. Всю ночь он безуспешно пытался разговорить служанку. И, как всегда, все закончилось случкой, и опять в этой странной позе на четвереньках, единственной, на которую она соглашалась. Жакмора начинала утомлять эта изнурительная немота, эти абстрактные ответы на конкретные вопросы, и только запах женской похоти, остающийся на его пальцах, мог утешить незадачливого экспериментатора. В ее отсутствие он негодовал, выдумывал наивные аргументы; в ее присутствии не знал, что и делать, — молчание было столь естественным, что нарушить его представлялось невозможным, а отупение — столь безыскусным, что борьба с ним казалась делом совершенно безнадежным. Он вновь понюхал свою ладонь, представил себя завоебателем, членотвердеющим по мере продвижения, — от таких мыслей плоть, прозябающая в тоскливой вялости, оживала.

Так и не помыв руки, он закончил свой туалет и направился к Ангелю. Ему очень не хватало собеседника.

Ангеля в комнате не было, что подтверждалось отсутствием реакции на три серии тройных постукиваний в дверь; идентичная процедура, предпринятая с целью проверки остальных помещений, позволила сделать вывод о выходе вон разыскиваемого лица.

В саду звенела пила. Вот он где.

Свернув на аллею, психиатр понюхал украдкой свои пальцы. Запах держался. Визг пилы приближался. У гаража он увидел Ангеля в синих хлопчатобумажных штанах, но без куртки; тот распиливал на козлах толстый брус.