– Конечно, нет! – прорычали из-за двери. – Я жив!

Йован шагнул ближе, переложил свечу из правой руки в левую и потянулся к засову.

– Не сердись, тата, я просто…

«Его глаза были открыты! Глупец, зачем ты веришь тому, кто стоит за дверью?»

Йован отдернул руку, будто обжегшись, и едва не выронил свечу – так ослепительна и неоспорима была пришедшая мысль.

– Чего ты ждешь? – Существо за дверью подвывало от нетерпения.

– Ты не мой тата, – твердо сказал Йован. – Мой отец умер. Я тебя не впущу.

Дверь содрогнулась от удара, словно по ней шарахнули чем-то тяжелым. Содрогнулась, но выдержала.

Подчиняясь интуиции и какому-то глубинному чутью, Йован метнулся к шкафу, где мать хранила свечи. Вытащив все, что удалось найти, мальчик заметался по комнате, расставляя свечи везде, где только можно. Оставаться в темноте было невыносимо, хотелось осветить каждый уголок.

Зажигая свечи, он слышал голоса во дворе, но старался не слушать, даже не смотреть в сторону двери. Бормотание, шорохи, скрежет ногтей по дереву – если вдуматься в то, что там происходило, можно было впасть в беспамятство и, чего доброго, в бреду впустить сюда то, что так рвалось внутрь.

Огоньки свечей подпрыгивали и плясали, пламя ворчало в печи.

«Не смотри. Не бойся. Ты в безопасности!»

– Йован! – раздался голос. Другой. Родной. Ледяной, несмотря на показную ласку. – Ты узнал меня, Йован? Это мама.

Мальчик задохнулся от ужаса.

– Мне тут так холодно, Йован. А ведь я всегда согревала тебя. Топила для тебя печь и готовила еду. Теперь ты должен вернуть мне долг. Будь хорошим, добрым сыном. Отопри дверь и впусти меня. Всех нас.

– Вас? – Голос Йована сломался, как сухая веточка в мороз. – Кого – вас?

За дверью раздался смех. Тихий, отрывистый. Тому, кто смеялся, не было весело, и мальчик почувствовал, как волосы у него на загривке становятся дыбом.

– Здесь твои родители. Твои сестры и брат. Твои друзья.

– Если бы ты была моей матерью, то знала бы, что у меня нет друзей! – изо всех сил сопротивляясь одолевавшему его страху, выкрикнул Йован. – Уходите! Я буду молиться и… я вас не боюсь.

Не слушая, что ему будут говорить в ответ, Йован метнулся к столу, заткнул уши, зажмурился и начал громко читать «Отче наш». Он знал много молитв и решил прочесть их все вслух, как можно громче, потому что любая нечисть, что бродит в темноте, должна бояться Божьего слова.

Некоторое время ему удавалось сосредотачиваться на тексте молитвы. Он даже почувствовал, как страх разжимает свои лапы, позволяя ему сделать глубокий вдох.

«Может, я все же спал и мне почудилось?»

Но только Йован позволил себе допустить крохотную возможность того, что ему удалось совладать с чудовищами, как, на свою беду, открыл глаза.

Стол, за которым он сидел, находился недалеко от единственного в комнате небольшого окошка. Окно было слева, и, открыв глаза, мальчик боковым зрением заметил какое-то движение в той стороне. Йован повернул голову.

Косой серп луны все так же заглядывал в комнату.

Под окном стояли отец и мать.

Йован прижал ко рту руку, чтобы не завопить во весь голос. Нельзя кричать. На крик сбегутся чудовища – и те, что бродят в ночи, и те, что живут в голове, глубоко в сознании каждого. Крик, прорезавший ночную тьму, может стоить ему рассудка – Йован понял это не разумом, а на каком-то животном, инстинктивном уровне.