В семье Йована первой не проснулась мать. Не поднялась раньше всех с рассветом, чтобы приготовить завтрак, покормить кур и свиней. Отец долго стоял, глядя на посеревшее, осунувшееся лицо. Первый раз за всю их семейную жизнь жена смотрела куда-то мимо него, не обращая внимания на то, что он рядом и ему может что-то понадобиться. Кажется, это потрясло отца даже сильнее, чем ее смерть.

Мать никогда не была добра к Йовану – как не был к нему добр никто в семье, но то, что ее не стало, потрясло мальчика. Мать всегда была – и всегда должна была быть. Он ушел в лес и долго, до икоты и хрипоты, плакал. Утешенья ждать было неоткуда. Все вокруг не столько скорбели об ушедших, сколько боялись за свои жизни.

Мать похоронили, но смерть уже протоптала дорожку к их дому. Сразу после похорон она явилась, чтобы забрать старшего брата Йована. Они спали в одной комнате, и мальчик первым увидел поутру, что брат мертв. Стуча зубами от холода (печь была не топлена) и страха, Йован поковылял в родительскую спальню, где теперь спал только отец, и разбудил его.

– Тата, – робко позвал он.

Отец открыл глаза тотчас же, будто и не спал вовсе. Йовану показалось, что в первое мгновение он не мог поверить тому, что жив, что проснулся и видит белый свет.

– Кто? – только и спросил отец, сразу поняв, в чем дело.

Сестры не проснулись через неделю, когда отец и Йован начали надеяться, что Костлявая решила оставить их осиротевшую семью в покое.

Кладбище разрослось, границы его пришлось раздвинуть, тут и там виднелись свежие холмики. Йован знал, что многие хоронили родных вповалку, укладывая прямо друг на друга. На похороны друг к другу все ходить уже давно перестали, и Йован с отцом стояли у свежих могил вдвоем.

– Из всех только ты остался у меня, – сказал отец. – Самый никчемный.

Сердце Йована сжалось от боли. Даже в такой черный день, когда им нужно было держаться друг за друга, отец не нашел для него добрых слов.

В дальнем конце кладбища Йован увидел другую скорбную процессию. Согбенные фигуры, ссутулившиеся плечи, белые, как молоко, лица, темные вороньи одежды… Кто из соседей пришел сюда, чтобы предать земле близких, Йован не разглядел, да и не старался увидеть.

Они шли обратно, отец – впереди, широким шагом, не пытаясь подстроиться под темп хромоногого сына. Йован передвигался с трудом, но не больные ноги сегодня стали тому причиной.

Улица была пустынна. Лишь один раз Йован увидел женщину, серой мышкой прошмыгнувшую из огорода в дом. Идти вдоль опустевших, притихших строений было жутко. Прежде всюду кипела жизнь, звучали людские голоса, а теперь даже дворовые псы не лаяли. Счастье любит тишину, но и горе – тоже.

Теперь никто ни с кем не общался, и в гости друг к другу не ходили, и к себе никого не звали. Может, всем казалось, что беда и несчастье заразны. А может, надеялись, что если закроешь двери, то смерть минует, не сможет пробраться в запертый дом.

Потянулись дни – пустые, одинокие, горькие. Пока они оба, и отец, и Йован, были живы – смерть, видимо, решила, что сняла богатый урожай в их доме, и потому ушла на покос к другим.