– Он изменял тебе и раньше? – спросил Ян.

– Наверняка. Я ведь очень много работала и гастролировала, и хоть Константин часто приезжал ко мне на гастроли, но большую часть этого времени он жил один в Москве. Только если и изменял, то настолько аккуратно, осторожно и тактично, что эти измены никогда, никоим образом не отражались на семье и на наших отношениях. Разумеется, как всякая женщина, я догадывалась и чувствовала какую-то перемену в нем в те моменты, когда он увлекался какой-то женщиной, но все это было на уровне моих догадок, ощущений и не более того. Да и, честно говоря, я ему доверяла.

– Несколько наивно для столь умной женщины, как ты, не находишь? – заметил Стаховский.

– М-м-м, – протянула Марианна, немного стушевавшись откровенности своего признания. – Дело в том, что Константин был моим первым и единственным мужчиной, и, как я осознала недавно, я не испытывала к нему страсти и сексуального влечения. Он меня не заводил. Понимаешь, танцоры во многом весьма циничные люди, поскольку видят настоящую, подлинную изнанку искусства, в самом ее неприглядном образе, не позволяющую скрыть натурализма человеческого тела. Когда ты репетируешь по нескольку часов, и с тебя сошло не просто семь потов, а обливаешься каким-то потным душем изнутри, и ты мокрый, вонючий, загнанный перегрузками, с перемотанными травмированными ногами, и еще множество иных «прелестей» этого самого натурализма. А после выступления артистов буквально колбасит от невероятной энергии, подъема, кипящего адреналина и восторга, и это состояние невозможно отпустить по щелчку – отыграл, и все, успокоился и мирно домой пошел. Его требуется куда-то вылить, трансформировать во что-то это невероятное возбуждение. А поскольку пить танцовщикам, тем более с такой нагрузкой, как была у нас в ансамбле, это гарантированно мгновенно выпасть из обоймы, то секс самое лучшее решение. Поэтому в танцевальных коллективах практикуется так называемый «дружеский» секс. Вот у нас, по крайней мере с моей стороны, и был с мужем подобный дружеский секс, я его так воспринимала. Наверняка Константину недоставало сексуальных страстей, и он их, что называется, «добирал» на стороне. Но, повторюсь, никогда ни словом, ни намеком, ни каким-то просчетом или своим действием он не дал мне понять и почувствовать, что у него интрижка.

– Ну, молодец, – покачав уважительно головой, отдал должное Кирту Стаховский. – А тебя он ревновал? Я ведь помню, как он на тебя смотрел.

– Он не страдал ненормальной, болезненной формой ревности, но, без сомнения, ревновал. Вокруг меня всегда толклось много поклонников, некоторые из них были весьма влиятельными людьми, и кое-кто признавался в любви и звал меня замуж. Я никогда этого не скрывала от мужа. И он в какой-то степени даже гордился тем, что его супруга пользуется повышенным интересом у мужчин. Но поводов ревновать меня по-настоящему у него никогда не было. Ну хотя бы потому, что на гастроли я ездила с ребенком, одной или двумя нянями и охранником. И, как правило, мы жили отдельно от коллектива, в более шикарных гостиницах, и я всегда находилась, что называется, на глазах этих людей. Да и сам Константин любил приехать без всякого предупреждения, неожиданно. Так что он четко знал, что я всегда при ребенке и меня не интересуют другие мужчины. А когда мы встали в пару с Рожновым, то и там ни малейшего повода для ревности не имелось, поскольку жена Андрея была нашим администратором и директором и везде ездила с нами, и жили они с Андреем в одном номере, а я, опять-таки с ребенком, в другом.