Толпа людей обтекала их с двух сторон – прилетевшие и встречающие, таксисты и пассажиры, а они стояли, замерев, и, прикрытая от всех напастей надежными руками, рыдала хрупкая маленькая девочка, так обиженная несправедливой, жестокой судьбой, на груди все понимающего дедушки. Стояли, пока Марьяша не выплакала самую жгучую, самую больную свою обиду, и дедушка Игорь вытер последние слезки с ее щечек, взял за руку любимую внученьку и повел к выходу.

Всю дорогу она рассказывала ему о том, что случилось, про то, что показало следствие по этому несчастному случаю и что сказали ей руководители и подруги-балерины, уверенные, что падение рамы было подстроено, и про все операции, которые перенесла, и о вердикте врачей. Он слушал, не перебивая, кивал, давая внучке возможность высказать, высвободить из себя все, что она держала, не обсуждая ни с кем, эти бесконечно долгие три месяца.

А когда они приехали домой, где Марианну встречала родня и накрытый по случаю ее возвращения шикарный стол, обнявшись и расцеловавшись со всеми, кое-как вынырнув из объятий близких, она прошмыгнула в свою комнату.

– Я сейчас, – пообещала Марьяша, натужно улыбаясь через отчаяние, душившее ее, изо всех сил сдерживая новый поток слез, – только переоденусь.

И, рухнув на свою родную девичью коечку, мгновенно заснула, словно выключилась. И проспала все застолье, и тревожные разговоры родных, беспокоившихся о ней, и всю ночь, и половину следующего дня. И плакала во сне, ужасно напугав маму, приходившую проверять своего ребенка каждые два часа.

Игорь Аристархович великий оптимист, никогда не падавший духом, в любой ситуации находивший выход из сложившегося положения, через пару дней после приезда Марианны предложил внучке неожиданный вариант.

– Давай так, Марианночка. – Выгнав всех из комнаты, он посадил ее перед собой, приступив к непростому разговору. – Для начала посмотрим честно и объективно на твои обстоятельства.

– Ну давай объективно, – постным, безразличным ко всему тоном согласилась она.

– Итак, что мы имеем? – проигнорировав упадническое настроение внучки, перешел к деловой части беседы дед. – А имеем тот факт, что служить в балете ты более не в состоянии. Факт второй: это не конец жизни.

– А что? – спросила вяло Марианна, саркастически хмыкнув: – Ее начало?

– Вот именно, – обрадовался сообразительности ребенка Игорь Аристархович.

– Дед, ты серьезно? – поразилась Марианна его неуместному, даже какому-то издевательскому, как ей показалось, оптимизму.

– Абсолютно, – подтвердил безапелляционно дедуля и произнес слова, врезавшиеся в память Марианны на всю жизнь: – Если непреодолимые обстоятельства лишают тебя возможности заниматься делом, которым ты занималась, которое любила и которому посвятила жизнь, значит, это был не твой путь.

– То есть как не мой? – недоуменно уставилась Марьяша на Игоря Аристарховича. – Как он может быть не моим, если балет – это моя жизнь, воздух, которым я дышу?

– Понимаешь, – терпеливо объяснял дедушка, – когда ты следуешь своему истинному предназначению, то все препятствия, какими бы сложными и невероятно тяжелыми они ни выпадали тебе, преодолимы. Пусть через боль, через бесконечное терпение и даже потери, но преодолимы, лишь закаляя, укрепляя тебя, делая сильнее на этом поприще. Но если ты попадаешь в ситуацию, которая полностью, совершенно безвозвратно перекрывает возможность заниматься этим делом, значит, это не твой путь. И вполне может оказаться, что твоя реализация лежит в той же сфере деятельности, но она какая-то иная, с другой стороны, с другим подходом. А может, это и вовсе совсем иная работа, которая и станет делом всей твоей жизни. И поверь, однажды, обернувшись назад и проанализировав обстоятельства, заставившие тебя сделать иной жизненный выбор, ты со всей очевидностью поймешь, что он наилучший, что все, что случилось, каким бы трагичным оно ни казалось тебе в тот момент, – все к лучшему.