– Вот именно, что «вроде как», – выдавил сквозь зубы Егор.

Денис, стоявший чуть поодаль, насторожился, уловив, как сгущается атмосфера. Штукин мотнул головой:

– Ты еще оскалься на меня и зарычи!

Тут Якушев не выдержал и неожиданно для самого себя ударил Валерия в челюсть – снизу вверх, без замаха. Штукин упал, но тут же пружинисто вскочил и потрогал пальцем треснувшую нижнюю губу:

– Все, что можем, барчук?

Денис мгновенно прыгнул и встал между ними – его торс, словно крепостная стена, разделил противников:

– Если вам надо поговорить – так отойдите на берег озера!

Но Якушев и Штукин и без воспитательных мер Волкова не торопились вцепиться друг в дружку. Они лишь обменивались нехорошими взглядами и тяжело дышали.

– Я вот сейчас «отойду» всем троим! – Голос Юнгерова, незаметно подошедшего с охранником, прозвучал настолько неожиданно, что из всей троицы не вздрогнул только Денис.

Штукин криво улыбнулся:

– Я тут человек новый. Может, так принято – для порядка в харю… Егор все-таки – особа серьезная…

Александр Сергеевич прикусил губу и долго, сдерживая клокотавшие в себе слова, молча смотрел на Якушева. Наконец он сказал очень тихо, но так, будто приговаривал или окончательный диагноз ставил:

– Мне стыдно. Уйди отсюда и не появляйся, пока не осмыслишь свое поведение!

Егор отвернулся и даже не пошел, а побрел прочь. Сказать, что ему было плохо, – значит, не сказать практически ничего. Якушеву и жить-то уже не очень хотелось. Черная полоса, в которую он влетел после разрыва с Зоей, не то что не кончалась – она делалась все гуще и плотнее. Все шло не так, и даже намного хуже, чем не так. Егор терял близких людей. Близкие люди отворачивались от него, а Зоя, отвернувшись, вообще ушла навсегда. Якушеву хотелось выть, его душили рыдания, не находившие выхода.

Вернувшись к себе в шестнадцатый отдел, Якушев сел за стол, положил на него руки и уронил на них голову. Так он просидел долго. Потом встал, побродил по кабинету, натыкаясь на углы. Машинально Якушев взял в руки ежедневник Штукина, который тот оставил ему, и начал листать его. Довольно быстро он по аккуратным пометкам сумел точно установить день, когда Валерий взял у задержанного французские рисунки. Судя по всему, Штукин изначально не придал этому эпизоду особого значения. Может быть, он потом врубился и?… А что «и»? Чего теперь об этом думать? Да и, честно говоря, Егор уже и сам не очень верил, что Штукин специально повез Зою на озеро топить из-за рисунков. И ведь не насильно же? Но вопросы все равно оставались. Якушев не верил Валерию, и в несчастный случай не верил тоже. Не желал верить и поэтому не верил… Не на все вопросы были получены убедительные ответы, а как их теперь получить? Прокуратура наконец возбудила уголовное дело, да что толку? Не мог Егор уже идти в прокуратуру со своей информацией – после разговоров с Юнгеровым и Ермиловым. Пойди он туда – и станет «ломовым»[40] не только по мнению Штукина, на которое плевать…

Что же делать? Туда – нельзя, сюда – нельзя… Якушев чувствовал, что еще немного и он сойдет с ума. Под вечер он решился все-таки поговорить с полковником Ильюхиным. Ну не мог Егор просто плюнуть на это дело и растереть. Слишком сильно он еще был влюблен в Зою, слишком жгла его несправедливая обида, вот и хотел он ей, хотя бы мертвой, доказать… Что доказать? Что не предал и не бросил? Наверное… В воспаленном сознании Егора четкий ответ не формулировался.