— До судьи? — переспросила я, не расслышав. На ухо мне гремела мелодия, разворачиваясь в могучее крещендо. Люций это нарочно, что ли?

— Один хер, — шепнул он мне на ухо, впервые повернувшись. — Пойдем пожрем?

Мелодия оборвалась на полувздохе, диссонансом расплелись на клавишах пальцы, стукнул клап, Люций встал, подхватывая меня и удерживая прижатой к себе.

— Мы хотели поговорить! — жестко остановил его Эшер. — Про Апреля.

— Прости, дорогая, дела, — Люций крутнул меня и толкнул в сторону, ровно в руки подходящего к нему Макса. — У вас тоже есть о чем поболтать, я уверен.

Мы молчим.

Макс идет вперед, я следом, не оглядываясь.

Проходим по коридорам и следом за нами в них гаснет свет — во дворе выключают гигантские прожектора. Дом погружается во тьму. Все равно я ничего не вижу, поэтому закрываю глаза, но иду вперед, словно ничего не боюсь.

Мой страх остался позади меня, у рояля, постукивает тонкими пальцами по крышке.

А во мне страха не осталось совсем. Каким-то загадочным образом я чувствую, куда идет Макс, хотя идет он совершенно бесшумно.

Может быть, я уже немножко вампир? Может быть, заблокированная метка все равно влияет? Может быть… но я перестаю думать в тот момент, когда мы входим в зимний сад на первом этаже, как-то незаметно спустившись — я не знаю, как.

Я чувствую себя как во сне.

Подхожу к каменной скамье под широкими листьями низкой пальмы и сажусь. И только тогда открываю глаза, просто потому, что удивилась этой скамье.

Как я смогла ее увидеть?

Здесь есть свет.

Откуда-то сверху на листья экзотических растений падают разноцветные отсветы — лиловые, желтые, алые. В воздухе висит мелкая водяная пыль и тяжело дышать, как будто дышишь водой. Пахнет тропическими фруктами, мякотью зелени и гнилым деревом.

А у моих ног по-турецки сидит Макс в своей черной водолазке и джинсах на пару размеров больше нужного, что не помогает скрыть какой он худой. Темные волосы падают на лицо, разрисовывая его то ли причудливым камуфляжем, то ли острыми черными тенями, глаза лихорадочно горят. Мне приходится напомнить себе, что мой страх далеко отсюда, что Люций знает, что делает.

И что я уже выбрала сторону.

Но я все равно вздрагиваю, когда унизанные кольцами руки ложатся мне на колени. Макс смотрит на меня снизу вверх, но кажется, будто он на недосягаемой высоте и даже голос звучит будто издалека:

— Кольцо. Он надевал то кольцо?

И против воли киваю. Почему? Может быть, потому что знаю, что уже все равно.

— Для чего? Что он делал?

— А что делает кольцо? — я смотрю в странные глаза Макса, не понимая, что с ними не так, но все равно задаю этот вопрос.

Кажется, он удивлен.

Кажется, он рассержен.

Его руки сжимают мои колени, кольца стучат друг об друга как кости танцующих скелетов.

— Почему ты не позвонила мне?

— Я позвонила.

Слова произносятся сами собой, мне даже не нужно думать или делать усилие. А вот чтобы промолчать или сказать другое, не то, о чем он спрашивает, усилие нужно.

— Когда?

— Что делает кольцо? — повторяю я, хотя язык пытается выговорить дату и время и оправдаться, и проболтаться про кладбище в Венеции.