Внутри гостиницы среди разношерстной толпы, из которой никто не осмеливался высунуть нос наружу, нарастала жуткая атмосфера подозрительности. У некоторых развилась шпиономания, и они слонялись по гостинице, нашептывая каждому на ухо, что этот тип – коммунистический агент, тот – троцкистский или анархистский или еще чей-то. Толстый русский шпион уводил иностранных беженцев по очереди в угол и доходчиво объяснял, что тут имеет место анархистский заговор. Я с интересом наблюдал за ним, потому что впервые встретил человека, если не считать журналистов, чьей профессией было распространение лжи. Было что-то отталкивающее в этой пародии на жизнь в шикарном отеле, которая проходит за спущенными шторами под грохот стрельбы. В парадную столовую через окно залетела пуля, отколола кусок колонны, и испуганные гости перебрались в темную комнату в глубине здания, где не всегда хватало столиков. Количество официантов сократилось – некоторые были членами СНТ и бастовали, сняв на время свои накрахмаленные сорочки, но обслуживание оставалось по-прежнему церемонным, хотя есть было практически нечего. Так в четверг на ужин каждому дали по одной сардине. Хлеба в гостинице не было уже несколько дней, вина тоже осталось мало, и нам приходилось пить все более и более старые вина по все большей цене. После окончания боев нехватка пищи сохранялась еще несколько дней. Помнится, три дня подряд мы с женой на завтрак съедали по небольшому кусочку овечьего сыра без хлеба и воды. Только апельсинов было много. Французские шоферы привезли их в гостиницу в большом количестве. Эти на вид крутые парни приводили с собой вульгарных испанских девиц и огромного грузчика в черной рубашке. В другое время управляющий отелем со снобистскими замашками сделал бы все, чтобы испортить им здесь пребывание, а скорее всего, даже просто отказался бы их впустить, но сейчас они в отличие от нас были желанными гостями с запасом хлеба, который мы у них выпрашивали.

Я провел еще одну ночь на крыше, а на следующий день все выглядело так, будто бои действительно прекратились. В этот день – была пятница – стреляли мало. Похоже, никто не знал наверняка, пришлют ли войска из Валенсии – кстати, вечером они вступили в город. По радио транслировались правительственные призывы, иногда в них звучали успокаивающие нотки, а иногда – угрожающие: всем приказывали разойтись по домам, а тем, кого после определенного часа поймают с оружием, грозили арестом. На правительственные речи особого внимания не обращали, но баррикады быстро опустели. Не сомневаюсь, в основном это было связано с нехваткой продовольствия. Всюду слышалось одно и то же: «Еды больше нет, пора возвращаться на работу». С другой стороны, жандармы, которые знали, что получат свой рацион, пока в городе еще есть какая-то провизия, оставались на своих постах. К середине дня город почти принял свой обычный вид, если не считать покинутых баррикад. На Рамблас толпился народ, магазины работали, и, что больше всего обнадеживало: трамваи, которые, казалось, уже вросли в землю, дернулись и покатили по рельсам. Жандармы по-прежнему занимали кафе «Мокка», баррикады они не разобрали, но некоторые из них вынесли стулья на улицу и сидели, держа винтовки на коленях. Проходя мимо, я подмигнул одному, и тот в ответ тоже дружелюбно улыбнулся – он, конечно, узнал меня. С крыши телефонной станции сняли анархистский флаг, теперь там развевался только каталонский. Это означало, что рабочие окончательно разбиты. Мне стало понятно – хотя из-за моего политического невежества не так ясно, как следовало бы, – что как только правительство почувствует себя увереннее, начнутся репрессии. Но тогда меня это не очень занимало. Я чувствовал глубокое облегчение от сознания, что проклятая стрельба закончилась и теперь можно купить какой-нибудь еды и перед возвращением на фронт насладиться мирным отдыхом.