— У меня омлет пережарен.

— Так и должно быть, — сказал я.

Он потыкал вилкой в омлет.

— А мне кажется, здесь сработал закон неумышленного положительного эффекта. — Он принялся демонстративно выковыривать овощи из омлета и есть их с нарочито обиженным видом.

— Откуда свежий горошек в это время года? — спросил он скучающим тоном. Он посмотрел на горошину у себя на вилке, как будто в жизни не видел ничего даже похожего. На самом деле, я был уверен, что он притворяется. Во всяком случае, по большому счету. Если у тебя депрессия, это еще не значит, что ты вдруг начинаешь говорить правду, правильно?

— Из Кении, — сказал я.

— А кабачки?

— Из Замбии.

— А спаржа?

— Из Перу.

При каждом моем ответе Оливер втягивал голову в плечи, как будто воздушные грузоперевозки были каким-то глобальным международным заговором, направленным против него лично.

— А яйца? Откуда яйца?

— А яйца, Оливер, берутся из жопки у куриц.

После этого он заткнулся. По крайней мере, на время. Мы с Джил поговорили о девочках. Мне хотелось рассказать ей о своем вероятном новом поставщике свинины, но ради Оливера я решил не говорить о работе. Софи и Мари нравится в новой школе. В общем, все к лучшему. Вы, наверное, читали про специальные отряды охраны порядка, которые по распоряжению правительства были направлены на дежурство в несколько школ в том районе, где они жили раньше. Пусть и не в ту школу, где учились Софи и Мари, но тем не менее. На самом деле, я бы не удивился, если бы именно в ту.

Это был тихий «семейный» вечер. Я собрал со стола тарелки и подал ревень. Я потушил его с апельсиновым соком и пряностями и приготовил побольше, чтобы осталось девочкам на завтра — если, конечно, он им понравится. Но не успели мы разложить десерт, как Оливер поднялся из-за стола, даже не притронувшись к своей тарелке, и объявил, что он идет спать. Насколько я понимаю, так теперь повторяется изо дня в день. Он весь день ничего не делает, рано ложится спать, спит по десять-двенадцать часов и просыпается абсолютно разбитым. Похоже на замкнутый круг. Порочный круг.

Я убрал со стола и пошел посмотреть, как там девочки. Когда я вернулся на кухню, Джил была там. На самом деле, она даже не сдвинулась с места. Ни на дюйм. Сказать по правде, вид у нее был ужасный, и я вдруг испугался, что она тоже впадает в депрессию. Я не знаю, бывает ли так с депрессией. Я знаю, что что-то похожее бывает у алкоголиков: один начинает пить, и второй тоже — пусть даже ему не хочется, пусть даже ему ненавистна сама мысль об этом, — но он все равно начинает пить. Может быть, до настоящего алкоголизма и не доходит, но он все равно балансирует на опасной грани. Говорят, что алкоголизм — это болезнь, так что, наверное, его можно диагностировать и лечить, так или иначе. Может быть, то же самое и с депрессией? В конце концов, не мудрено впасть в депрессию, если тебе приходится постоянно общаться с человеком, который сам пребывает в депрессии.

Поэтому я обнял ее и сказал… я точно не помню, что именно.

— Не грусти, милая, — или что-нибудь в этом роде. Я имею в виду, что в таких обстоятельствах всегда говорят что-то очень простое. Оливер, конечно же, сочинил бы замысловатую речь, но я давно уже не считаю Оливера истиной в последней инстанции.