Скирдюк присел и увидел прямо перед собой на высоком буфете часы. Была половина третьего. Похмельное безразличие властно пронзила мысль: Ромка будет ждать у товарного склада.

Сердито сопя, Зурабов наполнил три бокала.

— Доча! Ходи сюда, родная, — позвал он как-то жалобно, по-бабьи.

Не сразу появилась Зина. Нос и губы у нее припухли более обычного, но на лице застыло деланное безразличие.

— Ты не серчай только, Зинок, — произнес заплетающимся языком Скирдюк, — я там с командирским ужином завозился.

— Они, командиры твои, случайно по-татарски не разговаривают? — спросила Зина, храня все то же невозмутимое выражение.

— Ты что это, Зинок? Ну, ей-богу. Когда только поспевают бабы плести!

— Ладно, — прервал Мамед Гусейнович, — раз уже сидишь с нами — выпьем.

— Ну что, Степа, с Новым годом? — Зина обняла пальцами тонкую ножку бокала.

— А мамаша что ж? — спросил Скирдюк.

— Она тебе мамаша, как я — папаша. Пей! — Зурабов хмыкнул.

— С Новым годом вас всех, — Скирдюк поднялся, пошатнувшись.

— С наступившим, — холодно откликнулась Зина.

— За здоровье общее, значит, и чтоб победа скорей была.

— Ты за нее особенно сильно стараешься, — Мамед Гусейнович крякнул и отправил в рот изрядный кусок холодца.

— Не хуже прочих! — резко бросил Скирдюк. — Хоть единого фрица, да все ж прибил, наверное. Когда б каждый так, война бы кончилась уже.

— На что намекаешь? — Зурабов жевал колбасу. Желваки ходили на его смуглых скулах. — Мне пятьдесят один год.

— Папа, Степа! Сегодня же праздник все-таки. — Зина вскочила, забежала Мамеду Гусейновичу за спину, обняла его. Он примирительно похлопал пальцами по ее руке.

Скирдюк в какой-то миг пожалел о своей дерзости, но тут же решил с пьяной упрямой беспечностью: «Ну и хрен с ним, со всем!».

— Папуля, — сказала Зина, — я у Степана кое-что спросить хочу.

— Пусть будет так, — Зурабов тяжело поднялся и хлопнул ладонями по столу.

Скирдюк, как ни был пьян, все же вздрогнул: «Чи не дозналась, что я те документы взял?»

— Так где же ты все-таки задержался, Степа? — Зина смотрела сквозь него.

— Я же сказал и папаше, и тебе: дежурил, — у него отлегло от сердца.

— Ах, Степа, Степочка...

В голосе ее звучали и сомнение, и жалость. Он уловил это и прильнул к ее теплому плечу.

— Погано мне, Зинка. Ой, как погано. Запутался — дальше некуда.

— Опять недостача? Ну ладно, не переживай так сильно. Я с папкой поговорю. Он добрый. Только с виду такой строгий. Кавказская натура.

— Боюсь, не поможет тут никакой твой папка, Зинок. Наливай.

— Хватит тебе, наверное.

— Не-е... Тут, тут горит все, — Скирдюк стукнул кулаком в грудь.

Он выпил, уронил голову на руки, сперва еще поддерживал ее ладонями, но вскоре лег щекой на скатерть. Зина не тревожила его. Сидела рядом, перебирая пальцами волосы Скирдюка. Видно было, что он борется с тяжким хмельным сном. То и дело поднимал он тяжелый взгляд на часы, на миг в его покрасневших глазах мелькала тревога, но тут же он впадал в забытье вновь. Ненадолго. Снова начинал возить лицом по скатерти, бормотал непонятное, вскрикивал сдавленно, будто чьи-то сильные пальцы сжимали ему горло: