— Хитер, мужик! — Роман похлопал Скирдюка по плечу.
Они позавтракали, а часа три спустя и пообедали вместе. Скирдюк совсем освоился.
— А не скучновато по-мужицки, вдвоем? — спросил он, подмигнув Роману.
Тот понял, конечно, намек, но ответил сухо:
— Женщин у меня не бывает. Не любитель. А тебе советую, если ты без них не можешь, выбирай такую, от которой хоть польза какая-то. Ну, хоть подштанники она тебе выстирает или носки заштопает.
Скирдюк отмахнулся:
— А-а... Все они одним миром мазаны. Окромя Галки, конечно, — его клонило к пьяной откровенности. — Не любила она меня, а я за нее и теперь душу отдам. Это точно... — он вздохнул, но закончил жестко: — Через то я и в баб этих не верю.
— Ну и дурак, — спокойно возразил Роман. — Забываешь, что женщины — бо́льшая половина человечества, особенно теперь, когда война идет. А во-вторых, сказано не зря: где черт не справится, туда он бабу посылает. — Роман поскучнел. — Ладно... Я прилягу, посплю перед работой.
Скирдюк ушел, а неделю спустя примчался к Роману на рассвете, разбудив ревом мотоцикла тихую округу. На складе начались неприятности и, подчиняясь не совсем еще понятному побуждению, похожему на то, из-за которого в минуту опасности вырывается у взрослого человека детский вопль «мамочка!», он кинулся к Роману, сам не зная — зачем? За советом, скорее всего. Не утаивая, поведал он Роману обо всех своих делишках и делах.
Начинал он подобно иным, с малого — с кулька муки, фунта мяса, бутылки хлопкового масла, которые удавалось утаить от строевого командира-танкиста, дежурившего по пищеблоку и не шибко разбиравшегося в нормах и раскладках. Случалось, сама обстановка поощряла злоупотребления. Тут уж сказалась слабость старшего лейтенанта Хрисанфова — начальника продовольственной части в училище. Снимая пробу, усевшись за перегородкой за стол, оглядев пахучую снедь: жирные щи, гуляш, а к тому же — кое-что, не входящее в курсантский рацион, к примеру, селедочку под соусом и лучком из личных старшинских запасов, он по-свойски намекал Скирдюку: не найдется ли чего для вдохновения?
И Скирдюк, поворчав для виду, подавал «пляшечку», а день-другой спустя, улучив минуту, жаловался на аптекаршу с главной улицы: за литр спирта — кило масла требует теперь, паразитка! По-другому к ней и не суйся. Где ей взять?
— Не знаю, не знаю, — мрачно откликался Хрисанфов и напоминал, будто самому старшине это не было известно: — Из курсантского пайка — ни грамма...
— Значит, выкручивайся теперь, как хочешь? — произносил с обидой уже в пространство Скирдюк, потому что старший лейтенант Хрисанфов удалялся с непроницаемым выражением на морщинистом лице.
К тому же являлся дежурный: настырный и неколебимый капитан или молодой лейтенант, свято преданный уставу, и начинал, тщательно сверяясь с документами, сам перевешивать жиры и крупы, а Скирдюк, холодея, осознавал, как незыблема истина о вьющейся веревочке, потому что знал: недостача у него на складе растет.
Пропасть, в которую суждено было ему, как каждому вору, рано или поздно упасть, все углублялась, но остановиться Скирдюк уже не мог: привык к широкой жизни, к сидению в «Фергане»; каждая выпивка требовала опохмела... и все начиналось вновь.