Появился Рома в оркестре не так давно. Прежде за пианино сидел бледный мальчик с рыжими детскими кудрями. Однажды он пришел наголо остриженный, голова его казалась ржавой: он уходил на фронт, и в честь его оркестр, завершая программу, исполнил марш «Прощание славянки».

Несколько вечеров пианиста замещал пожилой скрипач с брюшком, пока не поднялся как-то из-за столика интеллигентного вида молодой посетитель в роговых очках. Он решительно произнес:

— Вы только мучаете инструмент, маэстро. Позвольте попробовать мне.

Скирдюк оказался свидетелем этой сцены. Вместе со всеми, включая музыкантов, он аплодировал пианисту, когда тот на бис блестяще исполнил сюиту из популярных кинопесенок.

Роман начал с той поры играть в оркестре постоянно, но, перейдя на эстраду из зала, он в какой-то мере все-таки оставался человеком из публики, тем более, что и сам в перерывах охотно подсаживался то к одному, то к другому столику. Пил, впрочем, мало, ссылаясь на то, что находится на работе, но слушал охотно, живо отзывался на шутки, а сам изредка, но смачно рассказывал анекдоты.

Однажды Григорий Григорьевич громко спросил у буфетчицы:

— Лиза, ты не видела сегодня этого старшину? Ну, того, хромого.

— Не только я видела, вы его можете увидеть тоже, если, конечно, очень хочется, — откликнулась буфетчица и глазами показала на столик, за которым сидел Скирдюк. Он услышал этот разговор и по-свойски подмигнул Григорию Григорьевичу, пусть тот даже и назвал его во всеуслышание хромым.

— Быть мне богатым, хозяин, никак не иначе: не узнали вы меня сегодня, — заметил он. — Только чует мое сердце, чего-то вам надо от меня.

— Хороший человек всегда появляется кстати, — в тон ему ответил Григорий Григорьевич и зашептал ему на ухо, чтоб он подошел на минутку к шеф-повару. Есть небольшая просьба.

Скирдюк слушал, согласно кивая головой, и вот тогда он впервые поймал на себе внимательный взгляд пианиста. Скирдюк не понимал, почему это так вдохновило его, но в тот вечер он сыпал байками — и слышанными от кого-то, и собственного сочинения, а то и вправду «из своей жизни», — с необыкновенным возбуждением, в чем, впрочем, немало была повинна и водка, а он хлебнул уже изрядно.

Соседями по столику оказались двое энергичных лысеющих мужчин и с ними — совсем еще юная, смущающаяся девушка. В ресторанах она, по всему судя, бывала до сих пор нечасто; краска залила ее лицо, на котором даже веснушки не были припудрены, едва один из кавалеров, называли его странным сокращенным именем — Полик, — очевидно, от Аполлинария, — подал ей карточку и предложил выбрать. Скирдюк как-то сразу решил, что ни один из спутников этой девушке не нравится, и просто так, безо всякой цели, захотелось ему произвести впечатление на нее.

Беседа завязалась не сразу. Лишь после нескольких рюмок (девушка, впрочем, заметил Скирдюк, пила только легкое вино, да и то — чуть-чуть пригубив) Полик вежливо осведомился, на каком же участке фронта был ранен бравый старшина? Можно было, конечно, наврать с три короба о боях под Киевом, собственной отваге, но Скирдюк даже несколько насмешливо ответил: