Он ушел убитый (Эсфирь Марковна сказала, что ей даже стало жаль его), однако всего лишь день-другой спустя появился страшно возбужденный («Глаза у него блестели как все равно у ненормального. Я даже испугалась») и предъявил десять царских червонцев. Теперь Эсфирь Марковне не оставалось ничего иного, как поехать с ним на Куйлюк. Вечером там появился «прасол» Володя.

— Я познакомила их, сказала о Скирдюке, что ему можно доверять, и уехала себе домой. Как они там между собой договорились, я ничего не знаю.

— Где же он раздобыл золото? — спросил Коробов. — Понятно, он не сказал вам об этом, но, может, хоть какой-то намек? И за что, за какую услугу получил он эти червонцы? Вы-то отлично знаете, что в вашем мире ничто даром не делается.

Эсфирь Марковна только пожала зябко плечами.

— Здесь не топят, — сказала она.

— Ладно, — разрешил Коробов, — пока идите.

Между тем Гарамов, как они и условились заранее, допрашивал вновь ремесленницу Тамару. Коробов застал их за чаем. Обстановка, видимо, не смущала эту девушку, выглядевшую по военной поре весьма упитанной. Тамара с удовольствием отхлебывала чай из граненого стакана, поддерживая его под донышко пальцами; юное лицо ее сморщилось от желания сдержать смех. Гарамов потешал ее. Он завел длинный анекдот о трусе и утешителе. Коробов слушал, поощряюще улыбаясь, а потом вмешался и уточнил: утешитель все время повторяет трусу, что даже из самого ужасного положения есть всегда два выхода, но вот если уж попадешь к черту в зубы, то тогда, увы, выход — только один...

Тамара недоуменно уставилась на Коробова бесцветными глазами, но тут же сообразила, прыснула чаем и покраснела.

Ей нравилось общество молодых командиров и она словно забыла, кто они и чем занимаются. Когда Коробов все так же непринужденно, будто продолжая разговор, поинтересовался, не видела ли Тамара у Скирдюка золото, ну, может, монетку какую, она ответила с несомненным чувством собственного достоинства, и это обрадовало обоих офицеров:

— За кого вы меня принимаете? Плевать я хотела на все его добро, есть оно там у него или нет! У нас мастер, дядя Муса, говорит: «Главное золото на свете — руки». А у меня, между прочим, уже пятый разряд.

— Не обижайся, Тамара, мы же знаем, ты его любила, — сочувственно заметил Гарамов.

— Да! — глаза у Тамары на миг затуманились. — Мне и теперь его жалко, если хотите знать. Лучше бы он уж сам себя. Как хотел когда-то...

— Вот, вот, — охотно подхватил Гарамов, — ты бы рассказала еще раз об этом капитану.

— Да я же говорила вам, — Тамара нахмурилась. — Ну, увидела, что свет у него поздно горит, потом — тень на занавеске. Рука с наганом. Тень же всегда большой кажется. Страшной...

— А ты где же была в это время, Тамара? — спросил Коробов.

— Я уже рассказывала им, — она снова взглянула на Гарамова, — у себя в общежитии. Окна у нас как раз в тот переулок выходят, где он комнату снимал. Потому мы и познакомились, что соседи. Ну, я не спала тогда как раз. Девчонка одна рассказывала, как в нее лейтенант влюбился. Врала, наверное. Да так громко, длинно... Мне надоело, я к окну подошла и увидела на занавеске: дуло возле лица — вверх-вниз так и ходит. Большое все. Как в кино. Меня так и подкинуло. Побежала к нему, а он и пускать не хотел. Потом открыл все-таки, — она угрюмо умолкла.