— Я сделал дурную вещь, — сказал он. — Я не должен был делать этого. Джордж станет сердиться. И… он сказал… и прятаться в кустах, пока он не придёт. Он станет сердиться. В кустах, пока он не придёт. Вот, что он сказал.

Ленни вернулся и посмотрел на мёртвую девушку. Щенок лежал рядом с нею. Ленни поднял его.

— Я его выброшу, — сказал он. — Всё и так уже плохо.

Он сунул щенка под куртку, подкрался к стене конюшни и глянул в щель между досками туда, где играли в подкову. Потом пробрался мимо кормушки и исчез.

Полосы солнечного света поднимались всё выше по стене, и свет в конюшне тускнел. Жена Кудряша лежала на спине, полуприкрытая сеном.

Было очень тихо, послеполуденная тишина объяла всё ранчо. Даже бряканье подковы и голоса игроков, кажется, стали значительно тише. В конюшне висел полумрак, в отличие от двора, залитого солнцем. Голубь влетел в открытую дверь и, покружив, вылетел снова. К крайнему стойлу подошла овчарка, поджарая, с тяжело отвисшими сосками. На полпути к ящику, в котором лежали её щенки, она остановилась и потянула носом воздух, учуяла запах смерти, исходящий от жены Кудряша, и шерсть у неё на загривке поднялась дыбом. Она заскулила, поджав хвост, прокралась к ящику и прыгнула к щенкам.

Жена Кудряша лежала, полуприкрытая сеном. И вульгарность, и несбыточные мечты, и неудовлетворённость, и жажда внимания — всё это было сброшено смертью с её лица, как ненужная больше бумажная маска. Теперь она была очень мила и проста, а её лицо — свежо и юно. Теперь её нарумяненные щёки и накрашенные губы придавали ей такой вид, будто она жива и просто задремала. Локоны, так похожие на небольшие колбаски, рассыпались по сену вокруг головы, губы её были чуть приоткрыты.

Как иногда случается, мгновение остановилось, повисло и растянулось гораздо больше, чем на мгновенье. Все звуки стихли и всякое движение прекратилось надолго — да, надолго, гораздо больше, чем на мгновенье.

Потом задремавшее время вздрогнуло, проснулось и лениво двинулось дальше. Лошади топали по ту сторону кормушки и побрякивали уздечками. Мужские голоса на дворе зазвучали громче и отчётливей.

Из–за последнего стойла послышался голос старика Липкого.

— Ленни, — позвал он. — Эй, Ленни, ты здесь? Я тут снова умом пораскинул, и знаешь, чего нам ещё надо сделать? — Теперь и сам старик показался из–за последнего стойла. — Эй, Ленни, — снова позвал он, потом остановился и замер. Культёй он потёр седые бакенбарды. — Я не знал, что ты здесь, — сказал он жене Кудряша.

После того как она не ответила, он подступил ближе.

— Тебе неслед спать здесь, — произнёс он неодобрительно. Потом подошёл к ней еще ближе и… — О, господи Иисусе!

Он беспомощно огляделся вокруг и потёр бороду. Потом подпрыгнул и выбежал из конюшни.

Конюшня ожила. Лошади затопали, зафыркали, принялись дёргать сено из своих подстилок, забряцали уздечками.

Через мгновение Липкий вернулся, за ним следовал Джордж. Он спросил:

— Что ты хочешь, чтобы я увидел?

Липкий указал на жену Кудряша. Джордж пригляделся.

— Чего с ней? — спросил он. Потом подошёл ближе, а потом, словно эхо Липкого: — О, господи Иисусе!