Но вслед за вопросом о гражданстве возникает вопрос о происхождении. Из документов, обнаруженных, когда Жак лежал в больнице, явствует, что при рождении ему было дано имя Франтишек Ксаверий Хейман. Однако известно, что в ГУЛАГе он звался Жаком Робертовичем Росси, причем считалось, что по национальности (в этническом смысле, как это было принято в СССР) он француз. В его бумагах хранилась копия свидетельства о рождения, переведенного на французский язык, где на полях указано, что Франтишек Хейман «решением Варшавского (Польша) муниципального совета от 4 августа 1962 года получил разрешение носить фамилию Росси».

Почему же в таком случае этот Хейман в ГУЛАГе носил фамилию Росси, а окружающие прозвали его Жак-француз? Возможно, на имя Жака Росси был выписан тот паспорт, который в Париже он сменил на южноамериканский, с которым ему предстояло ехать в Вальядолид? Еще одна загадка! Когда после смерти Сталина Жак просил, чтобы ему, как немецким и японским заключенным, разрешили написать родным, ему ответили, что он никак не может считаться иностранцем, поскольку является советским гражданином. В знак протеста Жак тогда объявил вторую голодовку.

Франтишек Ксаверий Хейман был третьим ребенком Марсина Хеймана, которого Жак называет «отчимом», никогда не произнося его имени. В первых версиях его происхождения «отчим» – польский аристократ. Жак говорит также, что он был архитектором, образованным и культурным человеком. В его библиотеке юный Франтишек приобщился к французскому Просвещению XVIII века и к революционерам. Позже в ходе нашего сотрудничества, в одном из неожиданных порывов откровенности, Жак скажет, что на самом деле «отчим», архитектор и бизнесмен, был по происхождению немецким евреем, католиком, выходцем из ассимилированной семьи.

Отношение к отцу исподволь влияло на психологию Жака; этим объясняется, почему до меня, когда кто-нибудь из его предполагаемых соавторов пытался задавать слишком много вопросов насчет расхождений в том, что касалось отцовской линии, работа над биографией застопоривалась.

И еще одно открытие меня ждало: Марсин и Леонтина, законные муж и жена, имели трех детей, о чем Жак в своем рассказе не упоминал, по крайней мере поначалу: это Сильвия, 1906 года рождения, и Петр Станислав, родившийся между Сильвией и Франтишком Ксаверием (он же Жак), который, в свою очередь, родился в 1909 году. Вопреки всем недомолвкам, представляется весьма маловероятным, чтобы Жак, явившийся на свет вскоре после брата, всегда считавшего отцом Марсина, имел другого биологического отца.

Нежелание признать родным отцом «отчима», на чье еврейское происхождение есть намеки в тексте, может объясняться несколькими причинами, например его суровостью, богатством, антикоммунизмом. Когда я спрашивала у Жака, как сложились его отношения с польскими родственниками после выхода из ГУЛАГа, он признал, что они способствовали его репатриации. Он охотно говорил о тете Марии, сестре Марсина, видимо, обратившейся в протестантство, и о матери Марсина, своей бабушке, надо полагать; по его словам, это была «еврейская дама», пламенная патриотка Польши.