Дед дотрагивается до моих рук. Я вижу как плавятся толстенные стальные кольца, но руки жара не чувствуют. Странный ледяной огонь. ...Я падаю на плечи к сыну и Инне.
Мы выходим из комнаты и бредем по коридору. Он тоже весь в тумане и в сполохах света. Но свет здесь другой, темный, тревожно-бордовый.
Впереди шествует дед, Инна с Кириллом несут меня на руках сзади. Я перебираю ногами по полу и... по чьим-то телам. Спускаемся... ниже... ниже по лестнице. И вот мы у дверей особняка. Дед Николай распахивает их... и я снова теряю сознание. От слабости и от запахов обыкновенной московской улицы, настоянных на бензине и мокрой вечерней листве каштанов.
ГЛАВА 17
Маленький заяц с кожаным носом-пуговицей снова барабанит лапкой мне по лицу: "Очнись, очнись!" Сейчас. Набираю в грудь воздуху, открываю глаза...
Почти вечер. Какой-то пустынный парк с облезшими скамейками-ветеранами... опрокинутая урна... заросший зеленью пруд.
Я полулежу на скамейке, надо мной склонились т р о е. Господи, откуда они?! Или это бред, и я сейчас в пыточной камере, в застенках у волосатого Исрапи? Или... уже т а м? Естьт а мперевернутые урны и обрывки "Правды" в грязи?
Т р о е. Откуда они взялись здесь, откуда здесь взялся я?
Склонившиеся надо мной соответствуют пейзажу запустения куда меньше, чем я. Три... японца(?). Два молодых и один очень старый. Все в официальных черных костюмах, белых рубашках, черных галстуках. У одного из молодых -"дипломат". Лицо старца украшают очки в тонкой роговой "интеллигентской" оправе. Он колдует над моим телом, над левой рукой, в то время как спутники почтительно наблюдают за его манипуляциями из-за спины.
Скашиваю глаза. Куртка накинута мне на плечи... левая рука свободна... японец что-то прикладывает к ней. Насколько хватает познаний в ботанике, это -- лук-порей.
Старец обстоятельно бормочет себе под нос. Из его бормотания до меня доходит смысл лишь нескольких слов. "И-фун, ин-паку, Хаттори".
И-фун, ин-паку -- название реанимационных точек на теле. Хаттори... да, да, это он -- мой добрый японский оккупант.
Увидев, что я проявляю некоторую активность, обладатель модных очков прерывает процедуры, отступает чуть в сторону и кланяется. Коротко кланяются и его спутники. Старец опускает глаза чуть ниже моего подбородка и разражается длинной тирадой на неизвестном языке.
Кока, юко, хэджимэ, ваза-ари, матэ, ассаикоми, рэй, иппон, ката, кумитэ, додзе, татами, бусидо, сэнсей... а еще -- Ниппон, гири и домо аригато. Вот, в общем-то, и все мои успехи в японском. Но что бы ни говорил благообразный седой господин, сейчас передо мной -- спасители.
Куда лучше с японцами в парке под мелко накрапывающим дождичком, чем под крышей и в тепле... с басмачами.
Как же мне слово благодарности ввернуть? Эх, коротка кольчужка, маловат словарный запас! Дослушиваю не перебивая старца, потом выдаю нечто совершенно непотребное:
-- Сан... сан... сан! ( поочередно кивая головой каждому)...
-- Отомо Сайдзи...
-- Касуми Дандзе...
-- Сугитани Дзэндзюбо...
-- Неволин. Сергей. Очень приятно. Домо аригато, Сайдзи-сан... Дандзе-сан... Дзэндзюбо-сан! Ниппон -- иппон... О-сэнсей, домо аригато!