Дружинники княжича Ингваря оглядывались по сторонам, ежась от мороза и ужаса. Ноябрь в этом году выдался таким холодным, какого не бывало уже давно, и, казалось, они попали в ледяной ад. Дыхание густым паром вырывалось изо рта, студеный воздух обжигал лица, колючими пальцами проникая под одежду. Людей била дрожь, и трудно было сказать, отчего – от мороза или от горя.
Никто не произнес ни слова с той минуты, как маленький отряд вступил в разрушенную Рязань. Говорить было страшно, потому что первое же слово могло превратить творящийся кругом кошмар в реальность.
А еще всех снедал непереносимый стыд за то, что по счастливой случайности удалось выжить. В такой бойне до́лжно умирать рядом с семьей, земляками и братьями… Чтобы потом не приходить на пепелище, захлебываясь горем. Чтобы собственное бессилие не придавливало к булыжникам мостовой непосильной ношей. И не закрадывалась в голову страшная мысль остаться рядом с погибшими родичами. Навсегда.
Коловрат смотрел по сторонам и чувствовал, как внутри все обращается в камень и пепел. Он вглядывался в каждого убитого, встречавшегося по дороге. Многие тела были изуродованы. Обгоревшие, изрубленные в куски, растоптанные. И все равно Евпатий узнавал их.
Дышать становилось тяжело. Не из-за едкого дыма, черным саваном укрывшего Рязань, а из-за того, что горло все сильнее сдавливали рыдания. Только слез не было. Глаза оставались сухими, лишь блестели лихорадочно, когда задерживались на трупах друзей, знакомых, товарищей.
Евпатий разглядывал умерших с болезненным тщанием, силясь оттянуть момент, когда доведется подойти к своему собственному дому и посмотреть, что стало с… Нет! Об этом даже думать нельзя.
– Надо отыскать выживших, – раздался откуда-то из далекого далека хриплый голос Ингваря. – И похоронить павших.
Коловрат оглянулся на княжича – тот был белее снега. Бесцветные, остановившиеся глаза неотрывно смотрели на черные руины, которые некогда были хоромами его дяди и в котором жила вся его семья.
Боярин кивнул и поворотил коня, направившись к сбившимся в кучу дружинникам. Рязанцев среди них было всего человек тридцать-сорок – те, кого Юрий отрядил с Ингварем в Чернигов. Еще сотню дал черниговский князь. Добрые воины, но сейчас они больше походили на тени, чем на живых людей. Это понятно, он и сам чувствовал себя так же, – в безмолвном, воняющем гарью и смертью аду не было места ничему живому. Но оплакивать павших будем потом, сейчас нужно найти тех, кому посчастливилось спастись… Если такие остались.
Евпатий боялся признаться самому себе, что в сердце тлеет едва различимый огонек надежды. «Господи, сотвори чудо. Пускай Настя и дети будут живы».
Напрягая все душевные силы, чтоб не выказать обуревающих его чувств, Коловрат подъехал к дружинникам. Большинство остались сидеть в седлах, будто страшились ступить на укрытую золой и снегом землю. Только Ратмир стоял в стороне, запрокинув голову. Он смотрел в небо, растирал руками пепел и судорожно втягивал воздух. Плакать старый воин не умел, хотя сейчас слезы могли бы принести хоть малую толику облегчения, и никто не осудил бы его за слабость. Пробыв столько лет в плену у мунгалов, Ратмир не успел вернуться домой, как тот превратился в мертвое пепелище. Проклятый пес Бату-хан сжег все, что заставляло командира лучшей рязанской дружины бороться, верить и жить. Не осталось ничего, кроме немощного тела и пепла на сухой ладони.