— У меня пять платьев… — пролепетала дрянь, а у самой глазенки горят.

— Всего пять?! — изумилась Марго. — Неужели так мало нужно для счастья? Крестный, помогите.

— Да, ягодка, поезжай, — поддержал тот крестницу. — Отговорки не принимаются. Маргоша, денег я выдам, сколь скажешь…

— Нет-нет-нет… — Графиня взяла за руку негодяйку и потянула к выходу. — Сначала сделаю подарок я, а потом уж вы, а то как жить с пятью-то платьями? Мы надолго, ваша светлость.

В экипаже девка поздоровалась с Кирсановым, которого не боялась, ведь это он привез ее к «дедушке».

Маленькой Виоле не хватало любви матери, да и вообще не хватало любви, в которой нуждаются дети. Селестина приезжала редко, пару раз в год и ненадолго, день-два она считала достаточно, чтобы посмотреть, насколько вырос ее позор. Девочка, взрослея, разумеется, понимала, что ее не любят, хотя ничего другого она не знала, но могла сравнить приезды Селестины и тетушки Анны (мадам Аннет), которая и оставалась подольше, и любовью одаривала.

И гувернантка была хорошей женщиной, немолодой и одинокой, помимо наук, иностранных языков и фортепьяно, учила всему, что знали в дворянских семьях. Данное образование противоречило установкам Селестины, родная мать считала, что в таком объеме знания отверженным не нужны, но мадам Аннет обладала даром убеждения и подруга сдавалась. Не раз Виола слышала, как тетушка Анна и гувернантка обсуждали мать, задаваясь вопросом: зачем прелестную девочку держать в ужасных условиях, заперев от мира, и не решались завести об этом речь с Селестиной. Но гувернантка открывала ребенку мир — через книги, давая в руки подрастающей девочки новую книжку, наставляла:

— Читай и запоминай. Ты узнаешь, какими бывают люди, а среди них есть хорошие и дурные, добрые и злые, умные и глупые. Учись их отличать, следи за поступками, чтобы не ошибиться, когда тебя выпустят отсюда.

Это было удивительное путешествие в мир людей, их забот и чаяний, Виола читала, не отрываясь, днями и ночами, с трудом ее отнимали от книг. Узнав, что за забором мир объемный и многообразный, но туда ее по неизвестным причинам не пускали, Виола воспринимала мать как нечто ирреальное, приезжающее пугать. Селестина сажала дочь на стул, сама садилась напротив и долго всматривалась в нее. Виола не любила эти моменты, их следовало пережить, потому она терпеливо подчинялась, слушая:

— Вы моя ошибка, ваше появление на свет — позор, помните об этом. Вам надлежит смыть этот позор с нас обеих.

Можно было что-либо понять из этих фраз? Расспрашивать Виола не решалась, просто ждала, когда мать уедет, и радовалась, провожая ее. Однажды за девушку, ей исполнилось пятнадцать, вступилась гувернантка, она объясняла Селестине, что Виола не должна отвечать за чьи-то там грехи, что жестоко держать ее взаперти, в конце концов, отец признал ребенка, она не безродная сирота. Селестина выгнала ее, не дав рекомендательных писем, вскоре умерла и няня. Мать выгнала и прежнюю прислугу, наняла женщину, посчитав, что слуг достаточно для одной взрослой бездельницы. Тетушка Анна приезжала тоже редко, она не ладила с подругой, Виола просила забрать ее, но толстая служанка подслушивала, потом писала матери, та приезжала и устраивала бурю. А когда выдыхалась, твердила, меряя шагами комнату дочери: