Шуру эвакуировали на Большую землю на первом же самолете, прилетевшем сразу после наступления темноты, и у нее осталось такое ощущение, словно ее запихнули в холодный железный ящик и куда-то стремительно потащили. А потом она заснула, и во сне слышала несколько глухих, близких разрывов. Она не знала, что самолет благополучно прошел линию фронта и потом скоро стал снижаться, и Шура все спала и спала, и узнала, что все кончилось благополучно, лишь когда резина шасси упруго коснулась земли аэродрома и кто-то из раненых, громко, не скрывая радости, сказал:

— Ну, хлопцы, перескочили! Высший класс!

Шура еще с неясной ото сна и перелета головой попыталась приподняться на локти, она была пристегнута к носилкам на груди и чуть выше колен и бессильно уронила голову. Невероятно, что здесь нет немцев, неужели это может быть? Она ни о чем другом не могла думать. Ее вынули из самолета ногами вперед и, сильно приподнимая переднюю часть носилок, там, где была голова, понесли. Ей почему-то вспомнилось, как вынимают из русской печи хлебы; тело опнулось о ремни, она так и подумала, что ее вынули, и увидела широкое зеленое поле, несколько низких широких строений, людей и несколько самолетов.

Носилки с Шурой приняли из рук в руки и снова понесли: она видела пожилое приветливое лицо и никак не могла опомниться, потому что все проспала, и как перелетали линию фронта, и как стали приземляться. Она встретилась взглядом с пожилым и, очевидно, добрым человеком, и он улыбнулся ей:

— Здравствуйте. С благополучным прибытием, — сказал он. — Как, ничего самочувствие-то?

— Здравствуйте, — сказала Шура. — Здравствуйте. Где же это мы?

— Под Пензой, дочка, скоро и в Пензу появимся, а там — куда определят.

— Под Пензой? — повторила она, не выдержала и беззвучно заплакала. Пожилой отвел глаза и крепче взял ручки носилок.

— Эй, Сидоров, — сказал он потом. — Ровней неси, слышишь? — И Шура поняла что это специально для нее. — Теперь что, теперь немец сюда не достанет, руки укоротили сильно, не достанет. А ты, значит, тоже, дочка, того — сражалась? — сказал он, имея в виду такую ее молодость, и Шура улыбнулась.

— Конечно, — сказала она звонко, — сражалась, папаша. А что же здесь, и затемнения нет?

— Есть и затемнение, все есть, как не быть. Без опаски нельзя.

Она глядела на санитара и думала о Скворцове; она все время о нем думала и все время знала, что ему плохо, очень плохо.

Павла наконец вздохнула, когда отправили последних тяжелых раненых и когда она, вместе с остальными санитарами и двумя врачами, вернулась в расположение штаба. Павла походила по знакомой стоянке; жаркий, долгий день в самом разгаре, после возни с беспомощными, стонущими ранеными ей нравилось глядеть на здоровых людей, глядеть, как они жадно едят, как курят, как смеются и разговаривают, как чистят оружие или как сидят молча, уставив глаза в одну точку, со сжатыми губами и со сцепленными пальцами рук на коленях. Это были люди из группы резерва, их перебрасывали с одного места на другое, днем и ночью; эти группы созданы с тех пор, как немцы блокировали Ржанские леса, ими затыкали слабые места в обороне, и люди из этих групп были совсем обессилены частыми переходами и боями.