Увлечённый рассказом, Савка видел и себя среди того неугомонного, отчаянного, смелого низового товарищества, был готов к поединкам, героическим подвигам. И ещё ему хотелось, чтобы рядом находился кто-либо из близких, своих. Лучше всего, если б это был Лукаш: с таким другом надёжно, ему можно во всём довериться. И он жалел, что нет сейчас здесь его товарища и он не слышит такого интересного рассказа…

А Лукаш в это время, словно оцепенелый, лежал под возом с закрытыми глазами, но не спал. Перед ним, в который уже раз, происходило всё то, что было вчера в кузнице… Вот стоит он около кузнечного меха, не спеша дёргает за верёвку, и с присадистого горна с шипением и гудением вырывается широкое, тонкое, как лезвие, пламя, брызгают золотые искры. В открытые двери кузницы Лукашу видна маленькая, с узкими окнами изба, хлев и большая, развесистая, с густыми спутанными ветвями вишня. Вдруг открылись высокие, кованные железом ворота, и во двор на лихом коне буланой масти влетела девушка. Она на скаку осадила ретивого коня, в тот же миг легко соскочила с седла и направилась в кузницу. Какую-то долю секунды удивлённо рассматривала присутствующих и, встретившись глазами с Лукашом, улыбнулась ему. А может, и не ему. Может, просто оттого, что Савка б это время неудачно ударил молотом по раскалённому железу.

В кузнице и когда Оксана провожала их, он не раз встречался с глазами девушки — чёрными, ласково-обаятельными, ловил её чарующую улыбку. И вот теперь все его мысли были о ней. Сердце сушит тревожная и сладкая тоска…

Лукаш открыл глаза. Посмотрел вокруг. «Странно. Так скоро ночь кончилась, — удивился он. — И утренняя заря почему-то поднимается не там, где ей должно быть. Что-то невероятное…»

— Эй, люди! Эй, вставайте!.. — истошно закричал вдруг Лукаш, поспешно выползая из-под воза.

Неподалёку пылал какой-то необычайный, с синеватыми языками-каймами, огонь.

— Что было, то сплыло… — как бы самому себе, задумавшись, проговорил Головатый. — А может, ещё доведётся где-нибудь погарцевать? Может быть, кто знает. А пока что…

— Как это? — удивился Савка.

— А так, — глухо сказал Гордей. — Около возов, да ещё чужих, не погарцуешь. Да и ты, казаче, недалеко ушёл от того, что на побегушках. Имеешь одну пару волов, которую мать с горем пополам держит, а присматриваешь в обозе ещё за двумя парами чужих.

— Так разве только я присматриваю, — не понимая до конца, о чём идёт речь, сказал Савка.

— Нет, конечно. Другие тоже. Такие же горемыки. Карп, Иван, Семён, Лукаш… У них, так же как и у тебя, по паре волов и по одному возу, а управляются каждый около трёх, а то и четырёх чужих…

— А ватаг Мартын? — спросил Савка.

— Да и Мартын Цеповяз не ушёл далеко. Такой же горемыка и дурень, как я, как ты, — ответил насмешливо Головатый. — Водит степями чужие обозы — набивает чужие карманы и ждёт, что капнет ему с чужих, хозяйских рук. А оно, бывает, дадут из милости какой грош, а то и дулю. Бери этот грош, да ещё и благодари, а то надают по шее. Вот так. И сейчас: везём рыбу, соль, товар… А кому? В глотку Саливону — сто болячек ему в бок!