Да, давно миновали те долгие годы, когда он был прикован к чужим — хозяйским, ненавистным шахтам и жил как в неволе.

— Эге-гей! Дорогу! — вывел Рахматулина из глубокого раздумья звонкий высокий голос.

Из-за поворота штрека вынырнул и вмиг прорезал темноту ослепительный свет. Рахматулин едва успел отскочить б сторону. Мимо него с грохотом промчался эшелон пустых вагонеток.

— Здравствуйте, Агап Асафовнч! — крикнул машинист электровоза. — Поздравляю!..

Изумлённый Рахматулин не понимал, по какой причине его поздравляют.

"Вот и конец ходка, конец дороги, за поворотом коренная, а там пройти несколько шагов — и клеть", — подумал старый забойщик.

Но идти он не спешил. Засмотрелся вслед партии порожняка. Грохот вагонов и шум электровоза, всё отдаляясь, стихали в глубине штрека. А Рахматулин всё ещё стоял и прислушивался. И помимо воли вспоминалось, как в те дни, вскоре после похорон Сибабулы, ему Агапу, пришлось коногонить — вывозить партии вагонеток. Да, ничего доброго, хорошего не вспомнить о тёк временах. Бывало, по несколько суток не подымался он на поверхность из сырых, удушливых штреков. Вместо света — чадящая шахтёрская лампа, а спал в подземной конюшие.

— Чего же ты медлишь, Агап? — окликнул Рахматулина весело разговорчивый стволовой Иван Биденко, его ровесник. — Торопись, — друже, последнюю партию подымаем. А потом будем грузить лес. Торопись, а то там, наверное, тебя заждались… — и Биденко, усмехаясь, указал рукой вверх.

— А кто ж там меня ожидает? — спросил нехотя Рахматулин. — Жена моя, Иван, давно уже выверила время, день в день прихожу домой как раз на обед. А гостей сегодня я не звал.

— Э-э-э, друже мой, — хитро посматривая на забойщика, заулыбался Биденко. — Сегодня всё пойдёт наоборот. А обед будет хороший, вкусный, с приправою.

— Плетёшь, а что — и сам не знаешь, — сказал недовольно Рахматулин и вошёл в клеть.

Пробили четыре коротких удара-сигнала. Клеть плавно оторвалась от грунта, скользнула по параллелям подъёмника и помчала на-гора.

Майский день обрадовал чудесным слепящим светом и мягкой теплынью.

В первый момент, выйдя из клети, Рахматулин никак не мог понять, что творится на шахтном дворе. Оторопев, он нерешительно ступил несколько шагов и остановился. А вокруг гремели дружные аплодисменты. На плитах эстакады, в проходах, около ствола и на дворе стояли шахтёры, те, которые закончили смену, в рабочих брезентовых куртках, а те, кто отдыхал сегодня, — в чёрных праздничных костюмах. Были здесь и почётные шахтёры, которых Рахматулин знал не один десяток лет. И молодые рабочие, ученики.

— Дорогу, дорогу Асафовичу, сюда, ближе к народу, — беря его под руку, пригласил начальник шахты, полный, подвижный, краснощёкий Иван Россочин.

Рахматулина окружили, к нему потянулись десятки рук. Каждому хотелось поприветствовать его лично — пожать руку, сказать тёплое задушевное слово.

Рахматулин совсем растерялся: эти рукоплескания, это скопление людей, приветствия — всё было непонятным и загадочным.

— Что, не ожидал?! — весело смеясь, сказал Россочин. — А всё это вот они, молодые-зелёные, организовали. — Он показал в ту сторону, где стояла Настя Калюжная, секретарь шахтного комитета комсомола. — Они, комсомольцы, разыскали все документы о том, сколько ты лет работал в шахте. И вышло, что именно сегодня твои, Асафович, сорокалетний юбилеи.