Испытывая одновременно и отвращение, и любопытство, Эрве прочел:

Эрве Марсена молча вернул листок Фонтену. Он испытывал сочувствие, любопытство и смущение. Фонтен сложил письмо и засунул его в конверт авиапочты, который аккуратно запечатал.

– Пойдемте со мной, друг мой. Купим марки и доверим это несчастное стихотворение воздушной почте… «Облачная почта», как говорила она… Да-да! Я не могу просто оставлять эти письма в своей корреспонденции. Полина непременно поинтересуется, что это за сеньора Долорес Гарсиа. Так что раз в два-три дня под любым предлогом я теперь сам отношу эти письма на авеню Нёйи. Это даже приятная прогулка.

По аллеям Булонского леса они дошли до маленького озера Сент-Джеймс и теперь медленно шагали по его берегу. На островке посреди пруда пылали золотистые косматые кроны осенних деревьев. По черной глади вод медленно плыл лебедь, оставляя за собой двойной след. Потом они углубились в сосновый лес, и выстроенные правильными рядами стволы деревьев напомнили Фонтену оливковые рощи в Лиме. Он попытался описать их Эрве:

– Эта бледная листва при свете луны… мне казалось, она омыта каким-то… э-э… необыкновенным светом. Ах, друг мой! За эти несколько недель я испытал больше, чем за всю предыдущую жизнь. Разве истинное течение времени не измеряется образами, которые оставляет оно в нашей памяти? Для меня каждый день, проведенный с Долорес, стоит целого года.

Эрве заговорил о том, как опасно предаваться подобным воспоминаниям. Зачем поддерживать переписку, если и расстояние, и здравый смысл препятствуют ей? Рано или поздно, но мадам Фонтен неизбежно обнаружит эти страстные письма. И что она тогда сделает? Некоторые ее приятельницы уже прослышали об этом приключении и теперь вовсю о нем судачат. Почему бы не положить конец этой интрижке? Да, прелестной, но ведь у нее нет будущего!

– Странно, дорогой мой учитель, что такой скептик, как вы, готов испортить себе жизнь, и даже жизнь другой женщины, ради столь хрупкого, недолговечного чувства.

– Недолговечного! Не говорите так, друг мой. Мой скептицизм, как вы изволили выразиться, лишь усиливает эту привязанность. Если жизнь, как уверяет ваш друг Констан, есть причудливое видение, без будущего и без прошлого, тогда ради чего и ради кого жертвовать этим шансом на счастье?

– Отвечу вам фразой того же Бенжамена: «Величайшая драма в жизни – это боль, что мы причиняем другим, и никакая самая хитроумная философия не оправдает человека, который терзает любящее его сердце».

Фонтен, тронутый до слез, остановился и поднял к небу трость.

– Как красиво! – сказал он. – И слишком правильно!.. Разумеется, ничто не может оправдать боль, которую мы причиняем… Но если приходится делать выбор между двумя сердцами, которое терзать, то или это? Как по собственной воле расстаться с той, кому обязан самыми прекрасными моментами своей жизни? Нет, друг мой, есть вещи, которыми жертвовать невозможно, если только тебя к этому не принудят насильно.