– Я вовсе не имел в виду, что не верю тебе! – Мне стало очень стыдно. Птица… это под камерами, еще и издалека, её лицо вечно казалось гордым и отстраненным. Позавчера же я успел увидеть девушку и довольной, и расстроенной, и азартной, и упрямой, и сосредоточенной, и расслабленной. Но сейчас, в минуту внезапной слабости я разглядел нечто в тщательно скрываемой глубине: отчаяние и одиночество. Или, может, отчаянное одиночество или одинокое отчаяние. Наши взгляды встретились…

– Просто бери, – я пододвинул стопку ближе к гостье. – Без всяких условий. Я верю тебе.

И к чёрту опасения и здравый смысл, когда пришел момент решать сердцем. Зэта ведь не зря в своем прощальном послании так радовалась, что научилась у меня чувствовать. А теперь память о любимой помогает оставаться человечным мне самому.

Хоук опустила глаза на семитомник, подняла на меня. Помотала головой.

– Нет. Я… не могу, просто так. Примешь теперь моё приглашение? Прямо сейчас? Мне очень нужна копия записей, но я тебе докажу, что в интернет она не попадёт. Все сам увидишь на нашей, в смысле “Защитников Монтерей-бэй”, базе.

Всё-таки полет вообще без транспортного средства вызывает совсем другие ощущения, чем в летающей машине. Хотя по большому счету комфорта вышло лишь самую малость меньше — тонкая телекинетическая пленка отлично защитила и от пронизывающего вечернего ветра, и от начавшего накрапывать дождя. Единственное, от чего внутренне потряхивало — это мысль, что лишь чужая воля и тонкая девичья рука удерживают меня от стремительного падения вниз сквозь сгущающуюся темноту… брр! Но гордиться мне есть чем: я не дал своим пальцам сомкнуться на запястье Хоук мертвой хваткой, чего, кажется, она уже привычно ожидала от “пассажира”.

В этот раз Птица не торопилась, потому ей не пришлось компенсировать перегрузки в несколько “же” от стремительных маневров и выжимать из себя полную скорость. Тем не менее, до побережья она донесла меня минут за пять. Дальше недолгое движение над словно слабо светящейся пеной беспокойного прибоя — и мы приземлились на плоскую, посредственно освещенную круглую плоскую крышу словно утопленного в скальный обрыв здания.

– Джаз, — проследив за моим взглядом до одного из неработающих фонарей, скривилась, словно от зубной боли, Ястреб. – Иди за мной.

Спуск располагался у края крыши, явно предназначенной для приема летательных аппаратов, но пустой. Пространство под взлётно-посадочной площадкой занимал один круглый зал с окнами по периметру, правда словно сплющенными по вертикали. Если бы не их при этом вполне нормальная ширина — назвал бы проемы “бойницами”.

Отделкой бетонных стен и потолка никто не заморочился, отчего короба с проводкой и какие-то трубы остались у всех на виду. Зато само помещение выглядело вполне обжитым: несколько диванов, большой круглый стол по центру, окруженный десятком стульев, тумбочки, даже место для холодильника нашлось. Над столешницей мерцал заставкой большой проекционный монитор, а на ней самой валялась открытая коробка с недоеденной пиццей… Недоеденной этак позавчера.