— Тут вот еще что. Я подумала, Юрис действительно мог что-то видеть в тот вечер, и спросила его.

— Он может говорить? — удивился Звягинцев.

— Он вполне отчетливо произнес мое имя. И… они с матерью ведь как-то понимают друг друга.

— Только не говори, что ты пошла к этой вздорной бабе…

— Пошла, — сказала я.

— И что? Надеюсь, обошлось без рукоприкладства?

— Я боюсь, что подставила Юриса. У меня была Ирина, пошли слухи, в общем, ты понимаешь, что Юрис…

— Вот оно что… И ты еще удивляешься, что следователь был так настойчив? Постой, какая Ирина?

— Я не помню фамилии. Твоя одноклассница.

— Шарапова? Ей-то что у тебя понадобилось? Хотя догадаться не трудно. Ладно, завтра зайду, и мы все обсудим.

Мы простились, и я отложила в сторону мобильный, вздохнув с некоторым облегчением, вместе с которым пришло чувство, подозрительно похожее на стыд. Свалила все проблемы на Серегу и рада.

— Черт, — досадливо пробормотала я, и тут зазвонил мобильный. Я была уверена, это Звягинцев. Но звонила моя подруга.

— Анюта, что я слышу? Ты на хуторе? — смеясь, сказала она.

— Ну да. Я же тебе говорила.

— Ты говорила о намерениях, — поправила Татьяна. — А намерения не всегда осуществляются. Значит, ты здесь? Тогда жду в гости.

— В гости? Ты что, приехала?

— Час назад. Соседка успела сообщить, что хутор теперь обитаем.

— Ставь чайник, сейчас буду, — радостно заявила я. И, позвав пса, бросилась в село.

С Татьяной мы с детства неразлейвода. Встреча наша произошла в мой первый приезд сюда. Никто из нас ее не помнил. Агнес дружила с Мартой, ее бабкой, а вот наши матери подругами не были, скорее всего, из-за разницы в возрасте. После войны Марта вышла замуж во второй раз и родила дочь в пятьдесят первом году. К тому моменту моей матери было уже шесть лет. Муж Марты прожил недолго, его похоронили, когда дочка пошла в первый класс. Сказались старые раны, он прошел всю войну, в конце сорок четвертого получил тяжелейшее ранение. В общем, жив остался чудом.

Местные считали, только забота Марты позволила ему продержаться так долго. Успел увидеть, как дочка пошла в школу. Впрочем, злые языки утверждали, что израненному бойцу помогла не только Марта, но и кое-кто другой. Мнения, кем был этот «кто-то», однако, разделились. Называли как председателя сельсовета, так и военкома, который частенько приезжал сюда из города навестить однополчанина. Военком этот фигурировал еще в одной легенде: его прочили на роль любовника Агнес, от которого она и родила в конце войны двойню, мальчика и девочку. Девочка, кстати, моя мама.

Агнес, слыша это, криво усмехалась, раз и навсегда заявив детям, до которых, само собой, болтовня кумушек долетала, что их отец — ее законный муж, которому она была верна всю свою жизнь. Лично у меня ее слова сомнений не вызывали, хотя, даже будь иначе, осуждать Агнес мне бы в голову не пришло, учитывая страсть деда шляться по окрестным лесам в компании подружки. Впрочем, не мое дело и его судить. Неизвестно, как бы повела себя я, доведись мне жить в такое время.

С военкомом кумушки дали маху, быть родителем близнецов он точно не мог, ибо в момент зачатия находился далеконько. Однако существенную роль в жизни подруг он все-таки сыграл. Когда война еще была в самом разгаре, он оказался в наших краях во главе группы разведчиков. Неподалеку отсюда они наткнулись на немцев, и будущий военком был тяжело ранен. По дороге им встретился бабкин хутор, где они и решили попытать счастья. Хозяйка, молчаливая и суровая, накормила их и разрешила передохнуть на сеновале. Утром они стали упрашивать ее оставить у себя раненого. И бабка согласилась.