– И этот «кто-то» утащил все, связанное с профессиональной деятельностью убитого? – Крячко покачал головой. – Заносит тебя, Лев! Домыслы чистой воды. Нюх… У тебя, понимаешь ли, нюх, у меня, а служебно-розыскную собаку нам все едино не переплюнуть, он у собачки острее. Может, он сам этот чемодан передвинул? Ты замок на входной двери осмотрел? Были на нем признаки того, что отмычкой поработали и прочее? Кстати, как ты сам туда проник – фомкой, что ли, воспользовался с благословения Орлова?

– Там такой замок, – усмехнулся Гуров, – что его любой, у кого руки не из задницы растут, за две минуты английской булавкой откроет. Я без булавки обошелся, ключ мне Рашевский-старший при встрече вручил, разве я не говорил тебе? Нет, никаких признаков взлома я не обнаружил. Но подумай сам, ведь уходил-то Леонид Рашевский из дома с ключами! А на его голом трупе их, как и следовало ожидать, не обнаружили. Так у кого они сейчас? Правильно, у того, кто убил журналиста. Так что ни отмычки, ни фомки ему не нужны. Спокойно зашел, пошарил и унес то, что считал опасным. Времени у него было более чем достаточно: смерть Рашевского произошла ориентировочно в прошлую среду, то есть неделю назад. А мы вообще узнали о ней лишь позавчера, так что…

– Стоп, стоп! С чего ты взял, что именно в среду?

– Я вчера после разгона, который нам дал Петр, – усмехнулся Гуров, – не поленился еще раз смотаться на Воздвиженку. Да, ты прав, точно определить время смерти, имея труп в таком состоянии, в каком он достался экспертам, это та еще задачка. Но там тоже не лопухи сидят, на Воздвиженке. Они провели какой-то многофакторный ферментный анализ и ручаются, что убили журналиста в ночь со вторника на среду. Кстати, вот тебе еще одна загадка: что он делал полтора суток – с понедельника, когда последний раз позвонил брату, – по вечер вторника, где его носило? Но мы отвлеклись. Ты, я вижу, весьма скептически относишься к моим предположениям, что там кто-то до меня побывал, а у меня есть косвенное подтверждение.

– Ого! – Станислав удивленно посмотрел на Гурова. – Уж не свидетель ли нарисовался? Только свидетель чего? Как некто в черном забирался в опустевшую квартиру Рашевского? Или, напротив, выбирался из нее? Давай, не томи, рассказывай!

– Ну, строго говоря, не свидетель, а… Видишь ли, жилье у Рашевского было довольно специфическое. Представь: литые чугунные ворота, а за воротами большущий двор, который обнимает одноэтажное строение буквой П. Две квартиры в короткой палочке, одна из них – Леонида Рашевского, и по три – в длинных палочках буквы. Все квартиры однокомнатные, у каждой отдельный вход. Стены крепостной толщины, постройка еще дореволюционная, самого начала прошлого века. Догадайся, что там до семнадцатого годика было.

– И что же? – спросил заинтригованный Крячко.

– Царские конюшни! Когда Николаша изредка посещал не любимую им первопрестольную, к его услугам был роскошный выезд. Хоть он выездом не пользовался, автомобили предпочитал.

– То есть там раньше лошадей держали? – изумился Станислав.

– Царских, не забудь! Плюс еще подсобные службы для конюхов, склад фуража и прочее. А потом, при большевиках, лошадок куда-то подевали, то ли съели, то ли Буденному отдали, конюшни разгородили, и до мясорубки тридцать седьмого жили там деятели Коминтерна среднего звена. А уж после, тем более в пятидесятых-шестидесятых, состав жильцов поменялся полностью, стал, как бы это выразиться, среднемосковским. Я выяснил – семейных там только одна квартира, а так – пенсионеры да одинокие холостяки, вроде бедняги Рашевского.