– Боже мой, Пресвятая Дева!.. Я ослепну!.. Принеси воды!..

– Да, сейчас.

Она коснулось его щеки мокрым платком. В поисках влажного холодного облегчения мужчина вслепую повернулся к ней лицом. Она смочила его воспаленные веки, выжала платок на лицо и снова нежно тронула кожу тканью. Немного подождала, пока не утихли его причитания. И тогда бережно сдвинула с глазного яблока веко, хотя избежать его нового вопля не удалось.

– Что ты делаешь, сука!..

– Ты меня видишь?

– Да, – простонал Патрисио, быстро закрывая глаз.

– Ты не ослепнешь.

– Нет… Но они у меня горят, черт подери, они все еще горят…

– Взгляни на меня.

– Что?

– Посмотри на меня, Патрисио.

Распухшие красные веки приоткрылись с трудом.

Но внезапно Патрисио забыл о своих ожогах.

женщина

Она изменилась, и он понял это сразу. Лицо ее было все тем же, обычное ее лицо, но она изменилась, как изменяется хитро и незаметно, без каких-либо внешних воздействий, дотоле безымянный и неопределенный эмбрион, некое создание без собственных черт лица и форм, которое вдруг превращается в нечто конкретное, определенное; нечто, что родилось, выросло и сформировалось, став взрослым. И опасным.

женщина, стоит

– Кто… кто ты? – спросил в замешательстве Патрисио.

И это было последним, что он смог сказать. Девушка затолкала еще влажный платок ему в рот с такой силой, что один из передних зубов надломился, издав звук пистолетного выстрела, и в горло хлынула кровь. Комок ткани, жесткий, как камень, достигнув глотки, вызвал рвотный рефлекс. Бедняга подумал, что задохнется. И тут он осознал, что она перевернула его на живот и связывает руки за спиной веревкой. «Ракель?.. Но… Это разве РАКЕЛЬ?»

Он пытался сопротивляться – крутился, пинался,

и женщина, на ногах, восстав из могилы

мычал с кляпом во рту.

Но умолк, когда увидел у нее в руках кухонный нож.

Женщина, на ногах, восстав из могилы.

Воздев руки, чтобы поймать слова. Слова-эмигранты, летавшие огненными птицами.

Она вонзила острое лезвие в другой глаз.

В ее сознание, словно к месту летнего гнездования, стаями возвращались слова.

На мгновение она остановилась и стала смотреть на кровь. Отерла ее рубашкой, оставив десять красных борозд, десять густых и влажных дорог. И вновь взялась за нож.

Слова с острыми коготками, голодные слова, которые заполонили все небо, скрыв солнце.

Мужчина что-то бормотал, из-под кляпа доносились звуки, но она знала, что на самом деле он ничего не говорит: всего лишь мычит что-то бессвязное. Мокрое пятно на его брюках и резкий запах фекалий дали знать о том, что он опорожнил и мочевой пузырь, и кишечник.

Слова, цепляющиеся за ее воспоминания.

Отложив на секунду нож, расстегнула молнию ширинки.

И снова взяла нож в руку.

Рульфо приехал еще до темноты, пересек двор и постучал в дверь, молясь, чтобы Ракель оказалась дома.

Она была дома.

Выглядела она так, словно только что вышла из ванной: завернутая в полотенце, волосы тяжелой волной лежат на плечах. Но с ней явно что-то случилось. Глаза были широко распахнуты, в лице ни кровинки. На нижней губе запеклась кровь.

– Что случилось, Ракель?