– Не понимаю, что ты хочешь сказать, – вступила в разговор Ракель.

– Это просто игра слов, впрочем неудачная, – извинился Бальестерос. – Но если учесть, что сейчас почти полночь, вы и не ждите от меня ничего другого, пожалуйста. За исключением кофе. Кто-нибудь хочет еще кофе?.. Нет?.. Ладно, а я буду.

И вылил остатки кофе в свою чашку. Кофе уже остыл, но Бальестерос подумал, что и такой напиток лучше, чем алкоголь, поглощаемый Рульфо. У него еще не прошло похмелье после вчерашнего виски.

Рульфо вернулся от Сесара, прекрасно понимая, что не годится на роль вестника лучших новостей. Он постарался скрыть, насколько это было возможно, самые неприятные подробности, но понял (выражение лиц обоих – и Бальестероса, и Ракели – говорило о том, что они все отлично понимают), что нет необходимости давать исчерпывающее описание, чтобы дойти до сути: у них едва ли остались шансы.

– Вот что у нас есть. Не много, но я хочу попасть в эту клинику, центр, или чем там он является, и поискать комнату номер тринадцать.

– Считаешь, что это может оказаться важным?

– Единственное, что я знаю, так это то, что видел во сне именно это место и что Лидия имела в виду именно его, когда сказала мне: «Это знает пациент из комнаты номер тринадцать». Кем бы ни был человек из этой комнаты, я должен с ним поговорить. Нам надо что-нибудь придумать, чтобы попасть в «Центр Мондрагон» завтра утром.

– А что ты там собираешься делать?

– Прежде всего попробовать действовать легально. Но если нам не ответят на вопросы, то все равно попасть внутрь. Они закрывают ровно в восемь; думаю, мне удастся спрятаться где-нибудь и досидеть до восьми, а когда здание опустеет, спокойно там все осмотреть.

– Тебе нужно как-то удостовериться в том, что потом ты сможешь оттуда выйти, – сказал Бальестерос, сам удивляясь тому, с какой естественностью принимает участие в разработке плана по вторжению на частную территорию.

– Придем заранее и осмотрим здание снаружи.

– Прошу прощения…

Оба обернулись к девушке. Она глядела на них, хлопая ресницами, словно сомневаясь в том, что собиралась сказать.

– Мне не хотелось бы менять тему, но… Я очень хотела бы посмотреть поэтические сборники.

Повисло молчание.

– Понимаю, – сказал Рульфо, согласно кивая головой.

– Не думаю, что из этого что-то получится, – поторопилась прибавить она. – Я обрела память, а не способность декламировать. Но мне пришло в голову, что, быть может… я найду что-нибудь полезное.

– Это прекрасная идея, Ракель. – Рульфо кивнул еще раз. – Если и существует хоть что-нибудь, что может нас защитить или нанести им удар, так это поэзия.

Бальестерос поражался тому, что вот он слушает всю эту галиматью, а рацио его не кричит криком, протестуя. Но как раз в эту секунду его рацио страдало от боли в спине. Доктор потер поясницу и едва сдержал гримасу. Он битый час отскребал кровь от стен и пола в бывшей комнате своей дочери, в которой спала Ракель, – крови, возникшей ниоткуда, как и та зловещая девочка или жуткий образ Хулии, словно в результате взрыва невидимых тел. И он подумал, что лицом к лицу с этой болезненной реальностью вся разумная недоверчивость в мире рассыпается, подобно карточному домику. «Нет лучшего средства, ведущего к оккультизму, чем провести часок на карачках, отмывая кровь, – подумал он. – Хватает боли в пояснице, чтобы поверить в потусторонний мир».