Собственно, Тем-Кто-Пожирает-Малых это скорее всего безразлично. Им вообще плевать на то, что делают люди в своем кругу, ибо человечество не относится к видам, интересующим эний — за исключением, конечно, ситуаций, когда те могут быть им полезны. Пытаться произвести на них впечатление тем, как колония поддерживает закон и порядок, — это все равно как если бы свора собак пыталась произвести впечатление на живодера тем, как они красиво лают хором. Однако губернатор этого не понимает, и это всеобщее неумение понять инопланетян вполне могло спасти Рамону задницу. Вполне возможно, он может стать следующим кандидатом на виселицу, когда им потребуется найти козла отпущения, но на сей раз это конкретное убийство власти колонии ему спустят с рук. А что им еще делать?

Огромный груз свалился с его души, и он рассмеялся от облегчения. Его первоначальный план сработал. Он пробыл в глуши достаточно, чтобы проблема рассосалась сама собой. Ему ничего не угрожало. Он это сердцем чувствовал.

Прошло почти две недели, прежде чем Рамон обнаружил, чего именно он не принял в расчет.

Рамон выписался из больницы спустя восемь дней, еще нетвердо переставляя отвыкшие от ходьбы ноги. На нем была одна из его белых рубах и пара холщовых штанов, которые принесла Елена, пока он спал. Рубаха оказалась ему велика: слишком свободна в плечах и в груди, что наглядно демонстрировало, насколько он похудел, скитаясь по лесам и реке. Свежие шрамы побаливали при неловких движениях. Энианские корабли продолжали висеть в небе над планетой, но здесь, на улице, среди торговцев-лоточников, цыганских тележек, уличных певцов с покрасневшими глазами и почти настроенными гитарами, беспризорников, покуривающих чинарики по углам, чужие корабли уже не казались такой серьезной угрозой.

Первым делом он решил отправиться в мастерскую Мануэля Гриэго. Рамону так и так предстояло покупать новый фургон. Денег на покупку у него все равно не было, а рассчитывать на мало-мальски пристойную ссуду у любого из местных банков он тоже не мог. Это означало, что придется договариваться и торговаться, а начинать это он предпочитал с Мануэля. Однако мастерская располагалась далеко от центра города, на краю района Нуэво-Жанейро, где жили преимущественно португальцы, и Рамон устал от ходьбы быстрее, чем ожидал. Денег у него не было ни гроша, да и документы только временные, выданные в больнице при выписке. Все остальное ему еще предстояло себе выбивать. На данный момент это означало, что он сидел на скамейке на краю парка, нюхал запах жарящихся колбас, лука и перца, но купить себе не мог ничего.

Подумать, так он в первый раз по-настоящему видел город, ставший ему новой родиной. Эта пара глаз — его глаз — никогда не задерживалась ни на узеньких коричневых улочках, ни на пожухлой траве парка. Эта пара ушей — его ушей — ни разу не слышала голодного щебетания городских плоскомехов или ругани сидевших на ветвях над каналом этакими земноводными белками tapanos. Рамон попытался сосредоточиться на своих ощущениях, однако единственное, что он на самом деле испытывал, это усталость, голод и раздражение от того, что он слишком слаб, чтобы дойти туда, куда ему нужно, и слишком беден, чтобы сесть на велорикшу или автобус.