Я постоял на лестнице, рассматривая картину на стене (акварель девятнадцатого века, пикник у озера, подпись я не разобрал, но понадеялся, что этот пейзаж какой-нибудь пращур нарисовал сам, а не купил), как вдруг открылась дверь кабинета Хьюго.
– А, привет. – Он добродушно взглянул на меня поверх очков, явно ничуть не удивившись, что застал меня здесь.
– Привет, – сказал я.
– Я вот хотел сообразить что-нибудь на обед. А то времени уже много, я что-то увлекся… Пообедаешь со мной? Или ты уже поел?
– Хорошо, – ответил я. – В смысле, нет, еще не ел. Я пообедаю с тобой.
Я было подвинулся, чтобы его пропустить, как вдруг заметил трость в его руке и то, как Хьюго вздохнул, готовясь спускаться по длинной лестнице.
– Я сам соображу что-нибудь на обед, – сказал я. В конце концов, я приехал в Дом с плющом помогать Хьюго. Это моя обязанность. Я представил, как насмешливо усмехнулся бы Леон: “Я так и знал”. – И принесу наверх.
В глазах Хьюго промелькнула досада, помедлив, он кивнул:
– Что ж, так и сделаем. В холодильнике оставалась вчерашняя запеканка, на синем блюде, я собирался поставить ее в духовку на пару минут. Спасибо.
Я не планировал сооружать на обед ничего сложнее хлеба с сыром (я и завтрак-то для нас с Мелиссой готовил не без приключений, она явно чувствовала себя неловко на кухне Хьюго, так что я долго стоял столбом, соображая, что доставать первым – хлеб? масло? кружки? тарелки? или включить кофемашину? – а потом еще вспоминал, где что лежит), но как-то ухитрился разогреть запеканку, найти поднос, составить на него тарелки, приборы и два стакана с водой, да еще, неловко согнув правую руку в локте, сумел оттащить все это в кабинет Хьюго и не потерять равновесия. И вдруг подумал с изумлением и надеждой, что постоянная моя усталость, возможно, не симптом поражения мозга, а следствие того, что каждое действие отнимает у меня на десять минут больше обычного.
Кабинет остался таким же, каким мне запомнился с детства. Хьюго занимался генеалогией; ремесло не сказать чтобы прибыльное, но его образ жизни – ни ипотеки, ни арендной платы, ни семьи, ни дорогостоящих привычек – этого и не требовал. В кабинете стоял письменный стол эпохи короля Георга, истертое пухлое кожаное кресло, в самых немыслимых местах громоздились кипы документов, встроенные книжные полки были забиты большими томами в кожаных переплетах, с узорчатыми золотыми печатями – “Ирландский альманах и официальный справочник” Тома, “Дублинский альманах” Петтигрю и Уолтона – и причудливыми безделушками: тут и лакированные французские каретные часы в листьях и стрекозах, и краешек древнеримской декоративной тарелки с какими-то случайными буквами, и маленький, свернувшийся клубком кролик из оливы. Пол в кабинете был из темного дуба. В детстве мы с Леоном и Сюзанной просиживали здесь часами. Хьюго нередко давал нам подзаработать вдобавок к карманным деньгам: лежа на животе на вытертом ковре, мы помогали ему в исследованиях, водили пальцами по строчкам, набранным вихлявым старомодным шрифтом или выведенным изящным почерком, прочесть который было практически невозможно, и Сюзанна, изучавшая в школе каллиграфию, имела неплохой приработок – составляла для перебравшихся в Америку ирландцев схематические кельтские генеалогические древа. Мне всегда здесь нравилось. Ряды книг в суперобложке, тишина и разрозненные предметы придавали комнате какое-то сказочное обаяние: так и ждешь, что из дырки в плинтусе высунет мордочку приветливый мышонок или стрелки часов с жужжанием начнут крутиться в обратную сторону и пробьет тринадцать. Кабинет Хьюго чем-то напоминал мне кабинет Ричарда в галерее. Да и сам Ричард, я вдруг понял, всегда чем-то напоминал мне Хьюго. Не потому ли, подумал я, меня так очаровало наше первое собеседование, не потому ли я вышел на работу в галерею, после чего – тут голова моя поплыла, предметы закружились передо мною, сливаясь в узоры, за которыми я не успевал уследить, – сложилось как сложилось.