– Спроси у отца, как и что, – сказал Сюзанне Леон, подпалив зажигалкой стебель жасмина и быстро задув занявшееся пламя.

– А ты почему у своего не спросишь?

– Потому что у тебя с твоим лучше отношения.

– Если мы живем в одной стране, это еще не значит, что у нас лучше отношения.

– Но вы хотя бы видитесь. А раз так, тебе проще ввернуть в разговоре: кстати, пап, ты случайно не знаешь?..

– Между прочим, ты сейчас здесь. И живешь у своих предков.

Леон раздраженно дунул на жасмин.

– Это значит, что мне и без того нелегко.

– А мне, по-твоему, нет?

– Тогда почему бы тебе не спросить у своих? – обратился ко мне Леон. – Расселся тут, понимаешь, в полной уверенности, что кто-то из нас сделает все за тебя…

Как ни странно, их препирательства меня успокоили – во-первых, я к такому привык, а во-вторых, понял, что я не персона нон грата, просто, видимо, оба нервничают и не в себе.

– Я живу у Хьюго, – заметил я. – Не могу же я сказать: да, Хьюго, а что будет с домом, когда ты отбросишь коньки?..

– Тогда спроси у отца.

– Ты сам об этом заговорил. И если тебе так не терпится выяснить…

– А тебе нет?

– Нет, конечно, зачем ему, – ответила за меня Сюзанна. – Еще не хватало.

– Да чего вы завелись-то? Вот когда умрет, тогда и узнаем, какая разница…

– Не когда, а если.

– Ладно, сам спрошу, – перебил нас Леон.

Мы обернулись к нему. Он дернул плечами и прислонился к стене.

– Я спрошу у отца.

– Договорились, – помолчав, ответила Сюзанна.

Леон бросил ветку жасмина на пол веранды и раздавил каблуком.

– Спрошу.

– Вот и прекрасно, – откликнулась Сюзанна. – И хватит уже грызни. Я и так весь день вынуждена это выслушивать, так что участвовать в этом не хочу. Оливер еще поет?

Я наклонил голову к двери.

– Ага. “Она ушла по ярмарке прочь”.

– Господи боже, – Леон потер лицо ладонью, – дай сюда бутылку.

Сюзанна судорожно выдохнула – не то вот-вот расплачется, не то засмеется.

– “Вчера ночью она пришла ко мне, – пропела сестра негромко, – моя покойная любовь вошла ко мне…”

Эхом ей вторил доносившийся из дома голос Оливера, тонкий, точно вуаль. “Моя покойная любовь вошла ко мне…” Песня летела над травой, дикой морковью и листвой.

– Ну давайте, – Леон поднес бутылку к губам, – посмотрим, до чего мы способны докатиться.

Сюзанна промурлыкала отрывок какой-то мелодии, которую я не узнал, Леон расхохотался и вывел тенором, неожиданно густым для его хрупкого тела: “Разве ж не славно в ящик сыграть? Хныкать не будем…”

Тут уж и я не выдержал, рассмеялся.

– “Рыдать так рыдать”, – подхватила Сюзанна, и мы закончили хором, вскинув кверху бутылку и сигареты: “Главное, помни: чем дольше живешь, тем скорее тебе помирать!”

На кухне хлопнула дверь шкафчика. От испуга мы замерли на миг, потом дружно расхохотались, уж очень символически получилось. Леон сложился пополам, Сюзанна поперхнулась вином, закашлялась и принялась стучать себя в грудь, у меня потекли слезы. Смех был пугающе-неудержим, как рвота.

– О боже, – выдохнул Леон, – “Ручки у гроба, глянь, золотые…”

– Тише ты, а вдруг это Хьюго…

– Ух ты, – на пороге показался Том, – вот где настоящее веселье.