Она не стала меня обнимать.

– Выглядишь лучше. Наверное, спишь хорошо.

– Спасибо. Мне дают таблетки.

Я так и не простил Сюзанну. Она, конечно, сказала бы, что просто хотела нас всех защитить и не ее вина, что мне взбрело в голову избить копа, но мне трудно было с нею согласиться.

– Как тебе тут?

– Нормально, – ответил я и не соврал.

Первые недели дались мучительно. Неусыпная забота, как бы пациент не покончил с собой, – матрас на голом полу, оконце в железной двери, удушливая жара, свет не гасят ни на минуту – и здорового-то навела бы на мысли о самоубийстве. Все на тебя смотрят, и не разберешь, о чем они думают, отовсюду исходит угроза, только повернись как-нибудь не так – и доктора тебя тут же обколют до овощного состояния, или вдруг кому-то из пациентов почудится, что ты сам сатана и нужно оторвать тебе голову. Несмолкаемый шум, вечно кто-то кричит, стучит, поет, в голых стенах больницы все эти звуки оглушают. Вдобавок вдруг осознаешь, что ты здесь бессрочно, два года, назначенные судьей, лишь иллюзия, доктора решат, излечился ты или нет, когда тебя выпускать – может, через много лет, а может, никогда.

Но потом первое потрясение прошло, я освоился. Никто не пытался обглодать мне лицо или обколоть до кататонии. У меня была отдельная палата (крошечная, слишком жарко натопленная, в облупленной краске), а поскольку особой опасности я, видимо, не представлял, мне разрешали гулять по территории больницы и делать физические упражнения. И даже бессрочное заключение почти перестало меня страшить, как только я понял, что, в общем-то, никуда особенно и не рвусь.

– Том передавал тебе привет, – сказала Сюзанна. – И дети. Мы с Салли испекли печенье, но его отобрал не то медбрат, не то охранник.

– Ага. Мало ли, может, вы туда наркотиков напихали. Или бритву засунули.

– Точно. Надо было догадаться. – Она посмотрела на камеру, висевшую безо всякого прикрытия в углу под потолком. – Мама с папой тоже передавали тебе привет. И Мириам с Оливером. Мириам желает тебе скорейшего выздоровления. Она посмотрела в интернете, через полгода ты сможешь подать прошение об освобождении, и надеется, что к Рождеству ты уже будешь дома.

– Ага. Конечно.

– Я ей ответила, что так не бывает, но она возразила, мол, ты недооцениваешь силу позитивного мышления. Она уже записала тебя к какому-то гуру рейки, который почистит тебе ауру.

– Этого еще не хватало, – сказал я. – Передай ей, что мне стало хуже.

Я вовсе не собирался просить об освобождении, пока не истечет двухлетний срок, ведь даже если бы заявление мое одобрили, меня бы просто перевели в тюрьму. Лечебница, конечно, не пятизвездочный отель, да и публика здесь не самая фешенебельная, зато, слава богу, не бывает войн между бандами, изнасилований в душевой и прочих диких кошмаров, с которыми у меня (как у типичного самодовольного и ограниченного представителя среднего класса, произнесла в моей голове Сюзанна) ассоциировалась тюрьма. Все обитатели больницы так или иначе натворили бед, но никто из нас, за редким исключением, не нарывался на неприятности, а по-настоящему опасных типов содержали отдельно. Здесь было много шизофреников, они в основном общались друг с другом, была пара чуваков с депрессией и один с расстройством аутистического спектра, вот с этими тремя было на удивление легко и приятно. С аутистом мы и вовсе поладили как нельзя лучше. Он обожал поговорить о “Властелине колец”, причем ни мои ответы, ни мое внимание ему совершенно не требовались, под его мерное монотонное журчание я часами сидел у окна в общей комнате и смотрел на сады, широкие газоны, фигурно подстриженные кустарники и разросшиеся дубы.