Леон засмеялся.

– Что смешного? – спросила Сюзанна. – У тебя самого был дружок, который ходил с большими фиолетовыми крыльями на спине.

– Точно, Эрик! Ну что ты, он был чудесный. Интересно, что с ним стало? Помню, мы как-то раз накурились и поздно вечером, перед самым закрытием, забрались в гуманитарный корпус Тринити-колледжа. Хотели остаться там на ночь, но нас заметил охранник, мы стали от него прятаться по пустым аудиториям, за стульями, но Эриковы крылья торчали…

– Да, звучит просто грандиозно, – буркнул я. Эйфория от шоколада прошла, меня подташнивало, голова разламывалась, навалилась усталость. – Рад, что вы позабавились, ребята.

– Мы не говорим, что нам далось легко, – объяснила Сюзанна. – Просто понадобилось время, чтобы прийти в себя.

– Так почему же ты не живешь в юрте и не играешь на цимбалах? – спросил я. – Раз уж там такой кайф и свобода. Как же так вышло, что ты превратилась в жену и мамочку из пригорода?

– Ооо… – протянул Леон. – Кое-кого задело.

Сюзанна не обратила внимания на мой тон.

– Наверное, дело в том, – помолчав, сказала она, – что через некоторое время я заметила: то, что я делаю, важно. Имеет смысл. Я впервые в жизни это почувствовала. В школе я подписывала миллионы писем “Международной амнистии”, участвовала во всевозможных кампаниях, собирала деньги для пострадавших от засухи, и все без толку: человек, которого мы пытались отстоять, продолжал гнить в тюрьме, а дети умирали от голода. Я не раз плакала из-за этого. – И мне: – Ты как-то застал меня в слезах и принялся утешать, но у тебя на лице было написано: вот же идиотка.

– Верно, – ответил я. – Помню.

Я подумал, что мне бы стоит гордиться – добился, чего хотел, получил ответ, разгадал загадку, которая не покорилась даже великому и ужасному Рафферти. Почему же меня не покидало ощущение, будто я облажался по полной?

– В чем-то ты, конечно, был прав. То есть я совершенно искренне рыдала из-за парня, которого пытают где-то в Мьянме, но еще и потому, что чувствовала себя полным ничтожеством. Будто я из пуха. И перьев. Хоть разбейся, проблема не сдвинется с места, тебя просто не заметят. – Она отпила вина. – А вот убийство Доминика, как на это ни посмотри с моральной точки зрения, кое-что изменило. Причем конкретно.

– Что правда, то правда, – согласился я.

– Мне хотелось продолжать в том же духе – не в смысле убивать, а чтобы от моих поступков что-то зависело. Делать что-то серьезное. Курить с Ательстаном травку и петь у костра – это так, пух. Чересчур легковесно. За месяц-другой до поездки в Корнуолл я познакомилась с Томом, он влюбился в меня, я же не понимала, нравится он мне или нет. Но он показался мне серьезным. И если бы мы с ним сошлись, у нас все тоже было бы всерьез. Это тебе не с Ательстаном целоваться развлечения ради. Я понимала, что если мы с Томом будем целоваться, то рано или поздно у нас дойдет до свадьбы. Я вернулась домой и позвонила ему.

– И слава богу, – заметил Леон. – А то он за мной ходил собачонкой, по сто раз спрашивал, когда ты вернешься, и делал большие глаза. Если бы я знал, что он тебе нравится, отнесся бы к нему поприветливее. Я ему сказал, что вы с Ательстаном поженились голыми во время колдовского обряда в Стоунхендже.