Хотя, если разобраться беспристрастно, не в личных обидах крылись истоки его тревоги. Все личное уже было пережито, разложено по полочкам памяти… оприходовано, так сказать. Изменилось мировоззрение Колвина. С одной стороны, он понимал, что исторический процесс не повернуть вспять и, как любил повторять один из его давних друзей, «все, что однажды создано одним человеком, сможет повторить другой». Рано или поздно это сделают и без его участия. Видно, пришел срок реализации данных технологий. Но Колвин в отличие от других очень хорошо понимал их несовершенство. Эскалация гонки вооружений в области создания искусственных организмов неизбежно столкнется с неразрешимой пока проблемой — отсутствием электронного мозга, адекватного человеческому. Вывод же напрашивался сам собой — он видел готовые сервомашины, что и сейчас продолжали свой бег в соседнем зале, дай он им совместимость с живой оболочкой, и они, одновременно с внешностью, получат внутренний источник независимого питания — живую ткань, чьи килокалории будут аккумулироваться и использоваться сервомоторами… Отличные биомеханические бойцы, чья жизнь представляет ценность только в эквиваленте затраченных на их производство денег, но они останутся… тупыми. Тупыми настолько, что бросить их в бой означает обречь на смерть все живое в радиусе действия оружия.

Мнение Антона Петровича было обоснованным. Он воевал и отлично понимал разницу между стрельбой по мишеням и настоящим боем, где порой невозможно отличить врага от своего, мирного жителя от террориста и решения приходится принимать интуитивно, на уровне подсознания. Нет аналогов человеческому мозгу, и это очень скоро поймут, если еще не поняли, и тут в «Гаге», и за кордоном, в лабораториях НАТО…

Чипсет, продемонстрированный Колвину Барташовым во время их памятной встречи, прямо–таки кричал о том выходе, что будет, обязательно будет найден и осуществлен… Сервомашина в конце концов получит человеческий мозг … и это… это казалось Антону Петровичу настолько страшным, что он терялся, ощущая БЕЗДНУ, на краю которой вдруг оказалось все человечество.

Когда живое смешается с неживым, возникнет иная раса, у которой неизбежно сформируются свои, отличные от человеческих, моральные ценности. Чуть больше, чем машина, но меньше, чем человек…

Колвину было страшно. Он хотел одного — спасти Ладу, вырвать ее из цепких лап неизбежной смерти, а как оказалось, — от него ждали большего, намного большего…

Зуммер, прозвучавший из недр панели связи, вырвал его из глубокой задумчивости.

Отжав кнопку интеркома, Колвин спросил:

— Да, я слушаю. В чем дело? Кто это?

— Антон Петрович?

— Я же сказал — да.

— Это дежурный офицер уровня. Мне приказано доложить — ваша пациентка доставлена. Ее сейчас везут в операционную.

Динамик смолк.

Колвин сидел, неестественно выпрямившись и смертельно побледнев.

Был ли у него хоть какой–то выбор?

Над ледником курилась туманная мгла.

По поверхности черного ноздреватого льда ползали небольшие плоские машины, очень похожие на металлические черепа и по своему внешнему виду, и по темпу движения.