— Друзья, — примирительно улыбнувшись, произнес парень, — мы с вами обязательно это обсудить и обговорим. Но давайте делать все последовательно. Я шел к Агафону поговорить о наших с ним делах. И я сначала поговорю с ним. А потом, завершив это дело, обещаю, пообщаюсь с вами.

— Мы можем купить много краски.

— Не сомневаюсь. Но порядок в делах — голова всему. Прыгать как пьяная лягушка и хвататься за все подряд — признак дурного воспитания. С Агафоном я УЖЕ веду дела. Вы же не хотите, чтобы, начав вести дела с вами, я отвлекался прежде вас на кого-то иного?

— Пожалуй, — вполне серьезно произнес Ефрем.

— Прошу, — произнес приказчик Агафона, приглашая гостей в тенек под навесом, где для них был уже накрыт стол. Само собой, после кивка самого купца.

А Андрей с отцом Афанасием и Агафоном прошли в помещение, где при свете нескольких ламп засели обсуждать финансы. Отец Афанасий в этом деле выступал как некий гарант деловой добросовестности. Дабы все чин по чину было.

— Кто это? — тихо спросил парень, когда уединились. — Отчего не предупредил?

— С утра только приехали. Не успел, — виновато ответил Агафон, а сам глазки отвел.

— Что?

— Что? — переспросил он.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Ничего.

Андрей внимательно на купца посмотрел. Но выдохнув, посчитав, что просто чувствует себя виноватым. И плюнув, приступил к подсчету денег от торговли краской, сахаром и светильным маслом.

По весне он привез купцу примерно три килограмма сахара и тридцать четыре гривны[1] краски разных цветов, преимущественно, конечно, синей. И вот теперь хотел получить с них свою долю.

Полная цена одного грамма такой краски составляла от семи до десяти рублей. В зависимости от цвета. Но, понятное дело, «драть» по полной программе Андрей с церкви не стал. А именно она выступила покупателем. Еще до беспорядков в Москве. Поэтому Агафон «срубил» с нее после долгих торгов 42 тысячи 109 рублей 78 копеек и одну полушку.

По тем временам просто чудовищная сумма!

Вполне типичный залог за князя-боярина, который подозревался в желании отъехать на литовскую службу, состоял из порядка десяти тысяч рублей. А тут — сорок две тысячи! Но церковь со времен Иоанна III отчаянно стяжала богатства и, среди прочего, контролировала большую часть солевого бизнеса. Почти всю. Поэтом могла, не сильно напрягаясь, достать и намного больше денег.

Одна из причин очень крепкого союза иосифлян-стяжателей с Царем заключалось как раз в том, что у них были деньги. Много денег. Больше чем у Государя.

Ведь тот пополнял свою казну, взыскивая подати да мыто, преимущественно натуральными товарами. Плюс получал долю в формате кормления от тех или иных городов, а также сел, которыми владел. Опять же, больше товарами, чем деньгами. Церковь же в эти годы являлась крупнейшей корпорацией Руси с серьезным и весьма доходным бизнесом разного плана. Из-за чего денег у них имелось заметно больше, чем у Государя. Да и те же новгородские купцы в складчину столько бы не положили. Посему сорок две тысячи были для нее хоть и большой суммой, но вполне подъемной. Она и вдвое больше могла бы дать. И втрое. Причем не надрываясь.