Но, тем не менее, мои щипцы были при мне в тот вечер.

Тело мисс Стенсфилд напряглось, а живот стал как камень. Я увидел темя ребенка, окровавленное, в плевре, но пульсирующее. Значит, он был жив.

Твердь снова размягчилась. Темя исчезло из вида. Чей-то голос позади меня спросили: «Чем могу помочь, доктор?»

Это была медсестра средних лет, тот тип женщины, который часто становится опорой в нашей профессии. Ее лицо было бледным, как молоко, и хотя на нем застыло выражение суеверного ужаса при виде этого странно дышащего тела, я не заметил в ее глазах ни малейшего признака того опасного состояния шока, которое лишает людей способности действовать. «Нужна простыня, – быстро сказал я. – Думаю, что у нас есть еще шанс.

Позади нее я разглядел около дюжины человек из больницы, столпившихся на ступенях и не желающих приблизиться. Много ли им было видно оттуда? У меня не было возможности узнать об этом наверняка. Могу лишь сказать, что в течение нескольких дней после того случая многие в больнице избегали меня (некоторые и после), и никто, включая и эту медсестру, никогда не спрашивал меня о том, что произошло.

Она повернулась и направилась к больнице.

«Сестра! – позвал я. – У нас не времени. Возьмите простыню в „Скорой“. Ребенок вот-вот появится».

Она подошла к машине, скользя по мокрому снегу своими туфлями на белых каблуках. Я повернулся к мисс Стенсфилд.

Вместо того, чтобы замедлиться, дыхание стало более учащенным, и тело снова напряглось. Голова ребенка появилась опять, но на этот раз не исчезла. Он просто начал выбираться наружу. Щипцы не понадобились вовсе. Ребенок словно выплыл в мои руки. Я видел, как снег падал на его окровавленное тельце. Это был мальчик. Его маленькие кулачки зашевелились и он издал тонкий жалобный крик.

«Сестра! – закричал я. – Шевелите побыстрей вашей задницей, черт бы вас побрал!»

Это прозвучало слишком грубо, но на мгновение я почувствовал, что я снова во Франции и снаряды опять будут свистеть над головой.

Раздался рокот пулеметов, и немцы будут возникать из мрака, скользя, падая и умирая в грязи и копоти. «Дешевое волшебство» – подумал я, видя, как человеческие тела шатаются, поворачиваются и падают. – Но ты права, Сандра, это все, что мы имеем».

Я никогда еще не был настолько близок к тому, чтобы потерять рассудок, джентльмены.

«Сестра, ради всего святого!»

Ребенок заплакал опять – такой тонкий, потерянный звук! – и замолчал. Пар, поднимавшийся от его тела, стал намного реже.

Я поднес его лицо ко рту, ощущая запах крови и легкий аромат плаценты. Дунув в его рот, я услышал слабый ответный вздох. Наконец, медсестра подошла, и я протянул руку за простыней.

Она стояла в нерешительности, не отдавая мне простынь. «Доктор, а что… что если это монстр?»

«Дайте мне простыню, – сказал я. – Дайте мне ее, иначе я надену вам вашу задницу на голову».

«Хорошо, доктор», – ответила она очень спокойно (мы должны благословлять женщин, джентльмены, которые часто понимают нас только потому, что не пытаются понять). Я завернул ребенка и отдал его медсестре. «Если вы уроните его, я заставлю вас съесть эту простыню».