«Если так, то ладно», – соглашается наш герой.

Дальше все происходит очень быстро. На его вкус, даже слишком. Он настроился на долгий срок, приведя в соответствие обстоятельствам свои мысли, планы и даже обмен веществ, и вдруг ему объявляют, что через десять дней, через восемь, через три все кончится: декорации разбирают и массовку распускают – будет сниматься другое кино. К Хозяину его теперь не вызывают, а приглашают, и тот обращается с Эдуардом, как с VIP-персонажем, как будто все, происходившее ранее, было всего лишь шуткой, забавным спектаклем, над которым теперь можно вместе посмеяться. Он просит подписать ему экземпляр «Книги воды» и интересуется, какая память останется у знаменитого зэка от его заведения. «Я буду рекомендовать вашу колонию своим друзьям», – отвечает Эдуард, приведя начальника в восхищение своим остроумием. «Вы порекомендуете ее вашим друзьям! Ах, какой вы шутник, Эдуард Вениаминович!»

Досрочные освобождения – редкость для Энгельса, а этот случай так явно попахивает блатом, что Эдуарду неловко перед сокамерниками. Ведь он совершенно искренне сделал все, чтобы доказать, что он такой же простой мужик, как и они, а теперь выглядит как те журналисты, которые ради своего репортажа втираются в доверие к бомжам и бродягам, а когда дело сделано, говорят им: «Пока, ребята, все было супер, я вас не забуду и на Рождество пришлю фуа гра». И тут же обо всем забывают. Сам Эдуард таких типов презирал, и его удивило и успокоило то, что никто в Энгельсе не держит на него зла. Напротив, его популярность растет как на дрожжах. Впечатление такое, словно все рады, что довелось познакомиться со знаменитостью, чьей судьбой занимаются важные шишки, и что теперь можно будет рассказывать другим, как они сидели рядом на нарах – такое простодушие в конце концов начинает вызывать у него легкую брезгливость.

Накануне освобождения ему разрешили взять из камеры хранения свой чемодан. Этот чемодан был одним из его талисманов. Он спер его у Стивена, когда уезжал из Нью-Йорка в Париж, и с тех пор чемодан следовал за ним повсюду – на войну, на Алтай, по тюрьмам, и в нем всегда лежали две рубашки – черная и белая. Вечером в бараке праздновали отвальную: все обнимались, хлопали друг друга по спине и долго спорили о том, какую рубашку следует надеть, выходя на свободу. Вопрос тем более серьезный, что предстоящее событие будет запечатлено на пленку: приедет телевидение. Эдуард не знал, как к этому отнестись, но Хозяин очень настаивал, да и заключенные радовались как дети, которых обещали повести в цирк.

– Надо надеть белую, это шикарнее, – высказался Антон, симпатичный малый, осужденный на тридцать лет за убийство с отягчающими обстоятельствами.

– Но, Антон, – возражает Эдуард, – я же выхожу из тюрьмы, а не из ночного клуба.

– Ну и пусть, все равно, так шикарнее: ведь ты – известный писатель.

– Здесь нет известных писателей, здесь только зэки, – отвечает Эдуард и, еще не окончив фразу, чувствует, как фальшиво она прозвучала. Разумеется, он известный писатель. И, конечно же, его судьба имеет мало общего с судьбой Антона.