– Савенко, – поправляет упомянутый заключенный.

– Ну, конечно, – суетится начальник. – Вы можете пройти в мой кабинет.

Они удаляются, сопровождаемые изумленными взглядами присутствующих. В дверях – момент нерешительности: куда сесть? Если бы это зависело от Эдуарда, он предпочел бы стоять, а гость сел бы в кресло Хозяина, что отражало бы реальное положение вещей, а если бы Эдуарду предложили поменяться с Приставкиным, он бы не согласился. Однако гость берет его под локоть, и они, как старые друзья, садятся на небольшой диванчик перед низким столиком.

– Сигару? – предлагает Приставкин. Эдуард отвечает, что не курит. – Ладно, – начинает Приставкин, обдав собеседника запахом коньяка, – эта дурацкая история слишком затянулась, пока кончать. Вы, Эдуард Вениаминович, – великий русский писатель. Ваша «Книга воды» – просто шедевр. Да, да, позвольте мне сказать: настоящий шедевр. Впрочем, знатоки все прекрасно понимают. Вы в курсе, что вас включили в шорт-лист Букеровской премии? Вашей судьбой заинтересовался ПЕН-клуб, и, хотя органы этого, разумеется, никогда не признают, обвинение в терроризме выглядит абсурдно. Времена меняются, не надо делать глупостей. Настоящая преступность сосредоточилась сегодня в сфере экономики: все эти Ходорковские, которые воруют миллиардами, да, это настоящие преступники, и самые опасные – вот по кому тюрьма плачет. Но художник вроде вас, Эдуард Вениаминович, мастер русской прозы… На нарах, рядом с уголовниками вам не место.

– Но некоторые из них – прекрасные люди, – возражает Эдуард.

– Да? Вы полагаете, что уголовники – прекрасные люди? – Приставкин добродушно усмехается. – Это ваша позиция как художника? Достоевский тоже так считал… Как бы там ни было, с вами обошлись слишком сурово. Но вы, Эдуард Вениаминович, не беспокойтесь, мы это уладим.

– Я не возражаю, – осторожно вставляет Эдуард.

– Еще бы! Кто ж станет возражать! Но, чтобы облегчить дело, вам бы следовало признать свою вину. Ну-ну, не хмурьтесь, я знаю, что на суде вы все отрицали, но подумайте хорошенько: это будет чистая формальность, чтобы наши друзья из ФСБ не потеряли лица. Вы же знаете, какие они обидчивые. В конце концов, об этом никто не узнает. Эта бумажка будет только у вас в деле. Если согласитесь, то через месяц, от силы – два, будете на свободе.

Эдуард смотрит на него, стараясь угадать, в чем подвох. Потом отрицательно качает головой: репутация человека, идущего до конца, ему дороже любой свободы.

– Подумайте хорошенько, – говорит на прощанье Приставкин.

После этого разговора в судьбе Эдуарда появилась какая-то неопределенность, и оттого, что все решалось в высоких сферах, его положение на зоне изменилось: он почувствовал со стороны окружающих уважение, зависть и даже некоторую робость. Когда его начинали расспрашивать, он коротко объяснял, что это глупости и все останется, как есть.

Однако он ошибался, что подтверждает приехавший из Москвы адвокат. Общественное мнение развернулось в его пользу. Эдуарда теперь считают не террористом, а кем-то вроде Достоевского, автора великих «Записок из мертвого дома». Что же до оппортуниста Приставкина, то он, видимо, просто воспользовался великолепной возможностью выступить в роле либерала. Но Эдуард отказывается выполнить поставленное ему условие, справедливо полагая, что речь идет о его чести. И тогда адвокат предлагает выход в духе чистой казуистики: вопрос о виновности подниматься не будет, а определяющим обстоятельством станет то, что Эдуард свой приговор не оспаривал.